Курсовая работа: Методология Й. Хейзинги

Содержание

Введение ………………………………………………………. 3

Глава 1. Формирование взглядов и оформление основ методологии Й. Хейзинги ………………………………………………. 5

Глава 2. Изучение исторической ментальности как основа методологии Й. Хейзинги ……………………………………………... 10

Глава 3. HomoLudens в игровой теории культуры ……….. 18

Заключение ………………………………………………….. 28

Список источников и литературы …………………………. 31

Введение

Хейзинга Йохан (1827 – 1945) – нидерландский историк, философ, теоретик культуры, автор игровой концепции культуры. Й. Хейзинга и его гуманистические идеи были близки твор­честву известных философов, культурологов, писателей, таких как Герман Гессе, Хосе Ортега-и-Гассет, Томас Манн, работавших в "черные годы Европы", в годы наступления фашистских режимов. Труды Й. Хейзинги пришли в Россию с большим опозданием, но сразу получили признание среди специалистов разных отраслей знания. В 1988 г. было издано в русском переводе фундаментальное исследование "Осень Средне­вековья", а в 1992 г. Homo Ludens ("Человек Играющий") и "В тени завтрашнего дня". Это только часть теоретического наследия, опубликованного в Европе в 9 томах.

Но уже в 60-е и по­следующие годы к анализу его творчества обратились отече­ственные исследователи С. С. Аверинцев, Т. А. Кривко-Апинян, Л. С. Боткин, А В. Михайлов, Н. А Колодки, И. И. Розовская, Г. М. Тавризян. В их статьях и книгах очень бережно и доброжела­тельно представлена оригинальная концепция истории мировой культуры Й. Хейзинги.

Но первоначально академические историки относились к философу с подозрением. «Роскошная вещь, - сказал об «Осени Средневековья» один из них, - только не думайте, что это похоже на историю». Другой отмечал, что Хейзинге «всегда не хватало солидной методологической базы».

Так была ли у Хейзинги четкая методология? На этот вопрос мы попытаемся ответить в рамках данной работы, цель которой заключается в изучении методологических основ научного наследия Й. Хейзинги.

Задачи таковы:

1) проанализировать Формирование взглядов и оформление основ методологии Й. Хейзинги;

2) исследовать понятие исторической ментальности как одну основ методологии ученого;

3) рассмотреть игру как функцию формирования культуры в контексте опыта определения игрового элемента культуры.

Работа состоит из трех глав, структурно соответствуя поставленным задачам.

Глава 1. Формирование взглядов и оформление основ методологии Й. Хейзинги

Жизненный путь и судьба теоретического наследия Й. Хейзинги были полны драматическими событиями.

С юности за Хейзингой закрепилась слава человека, который рано встает и все успевает. Хотя его любимым занятием были просто одинокие прогулки, во время которых так хорошо думается. Он ценил свои мысли и старался просто понять то, что парит в воздухе.
Нидерланды конца ХХ века были относительно бедной страной. Остаток заокеанских колоний не приносил доходов развалившейся империи. Земля была худородной, а быт тех лет – это быт, запечатленный в «Едоках картофеля» Ван-Гога. У семьи Хейзинги не хватило денег, чтобы послать сына в Лейденский университет, где он смог бы продолжить изучение семитских языков. Пришлось ограничиться университетом в Гронингене, где была специальность «Голландская филология». Почему-то в эту филологию было включено изучение санскрита.

Юный Хейзинга был подчеркнуто аполитичен. Даже не читал никаких газет. Настоящая жизнь, полагал он, пребывает в душе человека. Искусство Хейзинга почитал выше жизни, точнее – ее высшей ступенью.[3]

После Гронингена он продолжил обучение в Лейпциге, где изучал славянские языки, а также литовский и древнеирландский. Опять-таки, с точки зрения обывателя, занятия пустые. Его диссертация называлась: «О видушаке в индийской драме» (видушака – шут), для чего ему понадобилось прочитать на санскрите большинство древнеиндийских пьес. В работе Хейзинга показал глубокое отличие восточного понимания смешного от европейского.

После защиты диссертации он не нашел работы по специальности, и ему пришлось пойти обычным гимназическим учителем истории в Харлеме. Он по-настоящему занялся историей, лишь начав ее рассказывать. «О критическом фундаменте я не беспокоился. Более всего мне хотелось дать живой рассказ», - вспоминал он. Эту живость он перенес и в свои работы. Живость, а не беллетризованность. Не случайно академические историки всегда относились к нему с подозрением. Но после того как мир ознакомился с трудами Хейзинги, история как анализ ментальности сама стала методологией.

Когда освободилось место на кафедре истории в Гронингене, он подал документы и был, вопреки сопротивлению университетской общественности, но по настоянию своего учителя, зачислен на кафедру без единой публикации по истории. За время преподавания с 1904 по 1915 годы он практически не опубликовал ничего. С точки зрения классических университетских традиций – почти нонсенс. Зато он удачно женился на дочери одного из почтенных гронингенских бюргеров, занимавшего одновременно высокий пост в местном самоуправлении.

Потом Хейзинга признавался, что в эти годы в его сознании произошел разрыв с Востоком. И сближение с европейской историей. Прежде всего, с поздним Средневековьем. Он сам рассказал, что во время одной из прогулок его осенила идея: позднее Средневековье – не провозвестие будущего, а отмирание уходящего в прошлое. Уходила в прошлое история, начавшаяся от республиканского Рима.

Благодаря Хейзинге читатель впервые мог понять чувства и мысли других, уходящих, людей, людей давно минувшей эпохи. Потом начнут искать определение ментальности как связи между временем и пространством в восприятии отдельного индивидуума, а также кодов и знаков этой связи. А в начале 20-х гг. это был новый поворот.

В это время он уже переехал из Гронингена и стал преподавать в Амстердамском университете. На деньги голландского правительства он едет в США, где пишет книгу об этой стране. Ему предлагали остаться там, но он вернулся на родину. Общественное признание росло. Он был даже одним из свидетелей на свадьбе принцессы Юлианы и немецкого финансиста Бернарда, ставшего нидерландским принцем.

В 1938 году еще одна интеллектуальная новация - книга "Homo Ludens" - "Человек играющий". В сущности, это была первая в гуманитарном знании полноценная книга той сферы, что потом стала именоваться "культурологией". Хйзинга показал, как через культуру, точнее, через ее малую часть - через игру, можно увидеть мир и войну, политику и поэзию, флирт и спорт - да что угодно.

Его первая жена скончалась, он женился вторично. Интеллектуальный статус Хейзинги в Европе был необычайно высок, хотя и в достаточно узких кругах. Тем не менее, для своей страны он был одним из интеллектуальных и моральных лидеров. В Европе же и в Америке его идеи расходились как горячие пирожки. Причем слишком многие не только не ссылались на Хейзингу как на первоисточник своих упражнений, а, скорее, стремились побольнее уколоть его как пусть и блистательного, но непрофессионала. Он не обижался и никому не отвечал на упреки.

Началась Вторая мировая война. Страна была оккупирована почти без боя. Но Гитлер каким-то странным образом по-своему уважал голландцев. Он даже говорил, что если бы немцы обладали качествами голландцев, то они были бы непобедимы. Вероятно, имея в виду потрясающую жизнестойкость жителей "нижних земель". Но в самый канун войны нация была, в сущности, расконсолидирована. К примеру, усиливалось движение за упразднение монархии.
Успевшая перебраться в Англию королева Вильгельмина взяла на себя роль объединителя народа. Чуть ли не ежедневно она обращалась к соотечественникам по радио с призывом не сдаваться, сохранять свою гордость. "Бабушка" для голландцев стала таким же символом стойкости, как Де Голль для французов или Черчилль для англичан. Нет слов, были и коллаборационисты. Голландцы служили даже в эсэсовских частях. Но и сопротивление не прекращалось.

Хейзинга не участвовал в нем, но оставался гуманистом, не желающим сдавать своих позиций. И таким он был для всех антинацистов. В конце концов, Лейденский университет, где к тому времени (с 1932 года) ректорствовал Хейзинга, был закрыт, а сам он оказался в лагере для интернированных в качестве заложника. Но он оставался историком, и 3 октября 1942 года он выступил перед интернированными с лекцией. Это случилось в годовщину снятия осады Лейдена испанцами, состоявшегося в 1574 году. Он говорил о свободе, мужестве, стойкости. А в конечном итоге – о доброте и мудрости.

Немецкие ученые, равно как и оставшиеся на свободе ученые-гуманитарии оккупированной Европы, не побоялись выступить в его защиту. Он был освобожден из лагеря интернированных и сослан на жительство в небольшую деревушку под Арнемом.

Он был уже немолод. Он прекратил принимать пищу и умер от истощения 1 февраля 1945 года. Возможно, он просто не хотел никого собой обременять.[4]

Глава 2. Изучение исторической ментальности как основа методологии Й. Хейзинги

Воссоздание истории мировой культуры – одна из дискусси­онных проблем науки. Существует немало противоречивых точек зрения на исторический процесс развития культуры. Одни счита­ют неправомерным вообще отделять историю культуры от граж­данской истории, считая, что все культурные явления органично вплетены в события эпохи, зависят от них и потому нераздельны. Вывод – никакой истории культуры нет, есть одна история. Это приводит к фактографии. Такой подход постепенно изживает себя как устаревший и не соответствующий реальности.

Другие отождествляют историю культуры с историей произве­дений и стилей в искусстве, научными открытиями и изобретения­ми, философскими концепциями различных периодов. "Эстетизация" истории мировой культуры тоже отражает одно­сторонность подхода.

Наконец, нашелся человек, выведший на первый план уклад жизни и формы мышления – то есть то, что впоследствии получило наименование ментальность . Не Хейзинга придумал этот термин – он появился чуть позже во Франции, в начале 20-х годов ХХ века. Но Хейзинга был первым, кто занялся ментальностью вплотную, кто показал, как найти подход к ее изучению.

Самое интересное, что формального исторического образования Йоган Хейзинга не имел. Историком он стал случайно, когда судьба заставила его пойти преподавать историю в одной из голландских школ. Но именно это, возможно, придало ту свежесть взгляда, что ввела его в число истинных первооткрывателей нового. Причем там, где, казалось, ничего нового открыть нельзя.

Понимание ментальности эпохи необходимо для правильной интерпретации истории. Событий и отдельных фактов так много, что никакой ум их не может всех восприять, даже в рамках сравнительно коротких отрезков времени. Значит, надо делать выбор, а это уже требует определенной методологии. Йохан Хейзинга писал, что "важнейшей задачей истории является осмысление (толкование смысла) того, что полно смысла", а "не придание смысла бессмысленному" ("Задача истории культуры", доклад перед историками в 1927 году).

Й. Хейзинга предложил свое видение истории культуры. Для него важно понять, как жили люди в те отдаленные времена, о чем думали, к чему стремились, что считали ценным. Он хочет представить "живое прошлое", по крупицам восстановить "Дом истории". Задача весьма заманчивая, но необычайно трудная. Ведь нередко бывало так, что прошлое изображалось как "плохо развитое настоящее", полное невежества и суеверий. Тогда ис­тория заслуживала лишь снисхождения. Й. Хейзинга принципиаль­но придерживается иной точки зрения. Для него важен диалог с прошлым, понимание умонастроений, потому в подзаголовке его главного труда «Осень Средневековья» следуют очень важные уточнения – «исследования форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах».[5]
Культура и есть ментальность. Для Хейзинги не бывает «ментальностей плохих» и «ментальностей хороших». Они все вписываются в культурное пространство.

История может служить оправданием для культуры, но не может стать словом защиты или обвинения для политики или политической публицистики. Опасность, по Хейзинге, там, "где политический интерес лепит из исторического материала идеальные концепции, которые предлагаются в качестве нового мифа, то есть как священные основания мышления, и навязываются массам в качестве веры". Наверняка он имел в виду нацистскую Германию. Но его слова применимы сегодня слишком ко многим историческим интерпретациям.

Оказывается, что самая прагматичная вещь, которая есть в истории, - это культура. Она противостоит мифам, предубеждениям, ведущим к заблуждениям, а от заблуждений - к преступлениям.
Еще в одной своей знаменитой работе - "В тени завтрашнего дня", написанной в канун войны, Хейзинга заметил: "Культура может называться высокой, даже если не создала техники или скульптуры, но ее так не назовут, если ей не хватает милосердия".[6]

Слово "История" традиционно имело шесть значений. Во-первых, история как происшествие. Во-вторых, как повествование. В-третьих, как процесс развития. В-четвертых, как жизнь общества. В-пятых, как все прошлое. В-шестых, как особая, историческая наука.

Йохан Хейзинга положил начало размышлениям над седьмым значением. История как культура. А в широком смысле, культура и ментальность - понятия единые. Для его истории. Значит, история и есть ментальность.

Понять, в каком мире жил Гийом де Маршо, какие знаки, коды он применял и знавал, - это значит понять ментальность Осени Средневековья. Когда-нибудь и к нам, к нашим знакам и кодам будет искать ключ будущий историк.

Й. Хейзинга ставит в исследовании мировой культуры задачу особой сложности: увидеть средневековую культуру на последней жизненной фазе и Представить новые побеги, постепенно наби­рающие силу. "Закат" и "Восход" - вот общий контур этой кон­цепции истории культуры. Это две картины мира, существующие в целостной системе культуры. Они вступают в диалог между со­бой. Обращаясь ко времени, которое на пять веков моложе на­шего, "нам хочется знать, - пишет И Хейзинга, - как зародились и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сияние ко­торых впоследствии достигло своего полного блеска" . Изучение прошлого вселяет в нас надежду рассмотреть в нем "скрытое обещание" того, что исполнится в будущем.

Для него интересна "драматургия форм человеческого суще­ствования": страдание и радость, злосчастие и удача, церковные таинства и блестящие мистерии; церемонии и ритуалы, сопро­вождавшие рождение, брак, смерть; деловое и дружеское обще­ние; перезвон колоколов, возвещавших о пожарах и казнях, нашествиях и праздниках. В повседневной жизни различия в мехах и цвете одежды, в фасоне шляп, чепцов, колпаков выявляли строгий распорядок сословий и титулов, передавали состояние радости и горя, подчеркивали нежные чувства между друзьями и влюблен­ными. Обращение к исследованию повседневной жизни делает нигу Й.Хейзинги особенно интересной и увлекательной. Все сто­роны жизни выставлялись напоказ кичливо и грубо. Картина средневековых городов возникает как на экране. "Из-за постоян­ных контрастов, пестроты форм всего, что затрагивало ум и чувства, каждодневная жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и зверской жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневеко­вого города".[7]

Непроглядная темень, одинокий огонек, далекий крик, непри­ступные крепостные стены, грозные башни дополняли эту карти­ну. Знатность и богатство противостояли вопиющей нищете и отверженности, болезнь и здоровье рознились намного сильнее, свершение правосудия, появление купцов с товаром, свадьбы и похороны возвещались громогласно. Жестокое возбуждение, вызываемое зрелищем эшафота, нарядом палача и страданиями жертвы, было частью духовной пищи народа. Все события об­ставлялись живописной символикой, музыкой, плясками, церемо­ниями. Это относилось и к народным праздникам, и религиозным мистериям, и великолепию королевских процессий. "Необходимо вдуматься, - отмечает И.Хейзинга, - в эту душевную восприимчи­вость, в эту впечатлительность и изменчивость, в эту вспыльчи­вость и внутреннюю готовность к слезам - свидетельству душев­ного перелома, чтобы понять, какими красками и какой остротой отличалась жизнь этого времени".

Й.Хейзинга написал книгу об Осени Средневековья, о завершении одного исторического периода и начале новой эпохи. "Зарастание живого ядра мысли рассудоч­ными и одеревенелыми формами, высыхание и отвердение бога­той культуры - вот чему посвящены эти страницы".[8] Не менее интересно исследовать смену культур, приход новых форм. Этому автор посвящает последнюю главу. Старым жизненным взглядам и отношениям начинают сопутствовать новые формы классициз­ма. Они пробиваются среди "густых зарослей старых посадок" далеко не сразу и приходят как некая внешняя форма. Новые идеи и первые гуманисты, каким бы духом обновления ни веяло от их деятельности, были погружены в гущу культуры своего временя. Новое проявлялось в непринужденности, простоте духа и формы, обращении к античности, признании языческой веры и мифологических образов.

Идеи грядущего времени до поры до времени еще облачены в греднавековое платье, новый дух и новые формы не совпадают друг с другом. "Литературный классицизм, - подчеркивает Й.Хейзинга, - это младенец, родившийся уже состарившимся" . Иначе обстояло дело с изобразительным искусством и научной мыслью. Здесь античная чистота изображения и выражения, ан­тичная разносторонность интересов, античное умение выбрать направление своей жизни, античная точка зрения на человека означали нечто большее, нежели "трость, на которую можно бы­ло всегда опереться" . Преодоление чрезмерности, преувеличе­ний, искажений, гримас и вычурности стиля "пламенеющей готи­ки", стало именно заслугой античности. "Ренессанс придет лишь тогда, когда изменится "тон жизни", когда прилив губительного отрицания жизни утратит всю свою силу и начнется движение вспять; когда повеет освежающий ветер; когда созреет сознание того, что все великолепие античного мира, в который так долго вглядывались, как в Зеркало, может быть полностью отвоевано".[9]

"Осень Средневековья" принесла автору европейскую из­вестность, но и вызвала неоднозначные оценки среди коллег-историков. Достаточно вспомнить критику книги О.Шпенглера "Закат Европы", чтобы сопоставить умонастроения, распростра­ненные в исторической науке. А ведь обе эти работы были изда­ны почти в одно и то же время.

Й. ейзинга прежде всего "историк рассказывающий", а не теоретизирующий, он сторонник живого видения истории. Такой подход многих не удовлетворял, его упрекали в недостатке мето­дологии, в отсутствии серьезных обобщений. Некоторых не устраивало стремление Й. Хейзинги представить историю в фактах повседневной жизни, описать эмоциональные переживания, свой­ственные людям Средневековья. Он включался в полемику с ис­ториками, отстаивал свой подход, продолжал его и в последую­щих сочинениях.

Можно с уверенностью утверждать, что Й. Хейзинга как исто­рик опередил время, ибо его идеи были восприняты и поддержа­ны в науке.

Несомненной заслугой Й. Хейзинги является исследование кризисных, переходных эпох, в которых одновременно сосу­ществуют прежние и новые тенденции. Их трагическое сцепление беспокоит и наших современников. Драматические сценарии, "богатый театр лиц и событий", исследованный в Средневековье, дает нам ключ к пониманию последующих исторических эпох.

Он расширил диапазон исторической науки, включив в опи­сание анализ форм мышления и уклад жизни, произведения ис­кусства, костюм, этикет, идеалы и ценности. Это и дало ему воз­можность представить наиболее выразительные черты эпохи, вос­произвести жизнь общества в ее повседневном бытии. Религиоз­ные доктрины, философские учения, быт различных сословий, ри­туалы и церемонии, любовь и смерть, символика цветов и звуков, утопии как "гиперболические идеи жизни" дали ориентир в иссле­довании истории мировой культуры.

Глава 3. Homo Ludens в игровой теории культуры

Й. Хейзинга считает, что "человеческая культура возникает и развертывается в игре, как игра". Специфика культурологического метода исследования - одна из дискуссионных тем современной науки, и в этой книге Й. Хейзинга дает возможность определить отличие его от других подходов.

Книга состоит из 12 глав, каждая из которых заслуживает са­мостоятельного анализа. В них раскрываются такие проблемы, как природа и значение игры как явления культуры; концепция и выражение понятия игры в языке; игра и состязание как функция формирования культуры. В эти главах определяется теоретиче­ская концепция игры, исследуется ее генезис, основные признаки и культурная ценность игры в жизни народов различных истори­ческих эпох. Затем Й. Хейзинга переходит к анализу игры в раз­личных сферах культуры: игра и правосудие; игра и война; игра и мудрость, игра и поэзия, игровые формы философии; игровые формы искусства Заканчивается эта книга рассмотрением игро­вых элементов в стилях различных культурных эпох - в Римской империи и Средневековье, Ренессансе, барокко и рококо, ро­мантизме и сентиментализме.

В заключительной XII главе "Игровой элемент современной культуры" автор обращается к западной культуре XX в., исследуя спортивные игры и коммерцию, игровое содержание искусства и науки, игровые обычаи парла­мента, политических партий, международной политики. Однако в современной культуре он обнаруживает приметы угрожающего разложения и утраты игровых форм, распростра­нение фальши и обмана, нарушения этических правил.

Человеческий мир значительно увеличивает функции Игры, расширяет диапазон проявлений Игра как разрядка жизненной энергии; как вид отдыха; как тренировка перед серьезным делом; как упражнение в принятии решений; как реализация стремлений к состязанию и соперничеству и поддержания инициативы - тако­вы лишь некоторые аспекты объяснения необходимости Игры в жизнедеятельности человека.

Игра по принуждению, по приказу становится навя­занной имитацией, лишается главного смысла и назначения. Иг­рой заняты в свободное время, она не диктуется необходимостью и обязанностью, а определяется желанием, личным настроением. Можно вступить в Игру, но можно и не делать этого, отложить это занятие на неопределенный срок

В повседневной жизни Игра возникает как временный пере­рыв. Она вклинивается в жизнь как занятие для отдыха, создавая настроение радости. Но ее цели не связаны с пользой, выгодой, материальным интересом. Она обретает смысл и значение бла­годаря своей самоценности. Человек дорожит этим состоянием, вспоминая наслаждение, которое он пережил во время Игры, желает вновь испытать те же чувства.

Игра обособляется от обыденной жизни местом действия и продолжительностью. Она разыгрывается в определенных рамках пространства. Это тоже признак Игры. Игра не может длиться бесконечно, у нее есть свои рамки начала и конца. Она имеет замкнутый цикл, внутри которого происходит подъем и спад, за­вязка и финиш. Поэтому в игру вступают, но и заканчивают. Фиксированность и повторяемость Игры определяют ее место в куль­туре. "Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти как не­кое духовное творение или ценность, передается далее как тра­диция и Может быть повторена в любое время",[14] - пишет Й.Хейзинга. Во всех формах Игры повторяемость, воспроизводи­мость является важным признаком.

Любая игра протекает внутри определенного про­странства, которое должно быть обозначено. Арена цирка, иг­ральный стол, волшебный круг, храм, сцена, экран, судное место - все это особые территории, "отчужденные" земли, предназна­ченные для совершения игрового действа.

Порядок имеет непреложный характер, запре­щающий нарушать правила Игры. Всякое отклонение от устано­вленного порядка лишает Игру самоценности, воспринимается игроками как вероломство, обман. Правила игры обязательны для всех без исключения, они не подлежат сомнению или оценке. Они таковы, что стоит их нарушить, как Игра становится невоз­можной. Нарушители правил изгоняются из Игры с позором и наказанием. Игра - это святое и играть надо "честно и порядоч­но" - таковы ее внутренние законы. Игра всегда требует сооб­щества, партнерства. Группировки, корпорации, ассоциации об­ладают способностью к самосохранению и консервации, об­особляясь от прочего мира, используя игровые формы для укрепления. "Клуб идет игре, как голове шляпа",[16] - отмечает Й.Хейзинга.

Для того чтобы усилить принадлежность к Игре, ис­пользуются ритуалы и церемонии, тайные знаки, маскировка, эс­тетическое оформление в виде особого костюма, символики. Участие в Игре имеет свой сценарий, драматическое действие; оно разыгрывается как спектакль с завязкой, кульминацией и развязкой. Как писал В.Шекспир, - весь мир театр, и люди в нем актеры. Категория Игры может рассматриваться как одна из фун­даментальных в исследовании духовной жизни. Для науки о куль­туре, - пишет И Хейзинга, - важно понять, что именно означают образные воплощения в сознании народов. Проникнуть в тайные и явные смыслы Игры - задача культуролога.

И Хейзинга предлагает следующее определение Игры как феномена культуры «Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и вре­мени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознание "иного бытия", нежели "обыденная жизнь"».[17]

В этом определении объединены все основные признаки Игры. Культура возникает в форме Игры, первоначально она разыгрывается и тем самым закрепляется в жизни общества, пе­редается от поколения к поколению. Так было во всех архаиче­ских традиционных обществах. Культура и Игра неразрывно свя­заны друг с другом. Но по мере развития культуры игровой эле­мент может вытесняться на задний план, растворяться в сакраль­ной сфере, кристаллизоваться в науке, поэзии, праве, политике, Однако возможно и изменение места Игры в культуре: она мо­жет вновь проявиться в полную силу, вовлекая в свой круг и опья­няющий вихрь огромные массы.

"Священный ритуал и празднич­ное состязание - вот две постоянно и повсюду возобновляю­щиеся формы, внутри которых культура вырастает как игра и в игре".[18] Игра всегда ориентирована на удачу, выигрыш, победу, приносящие радость и восхищение. В этом проявляется ее состя­зательный характер. В игре наслаждаются одержанным превос­ходством, торжеством, триумфом. Результатом выигрыша может быть приз, почет, престиж. Ставкой в Игре становится золотой кубок, драгоценность, королевская дочь, пост президента, Люди соперничают в Игре, состязаясь в ловкости, искусности, но при этом соблюдая определенные правила.

Й. Хейзинга описывает судебный процесс как состязание, сло­весный поединок, азартную игру, спор о вине и невиновности, оканчивающийся чаще победой суда, нежели поражением. Пра­восудие всегда совершается в особо отведенном месте; оно от­горожено от повседневной жизни, как бы выключено из нее. "Это настоящий магический круг, игровое пространство, в котором временно упраздняется. Привычное социальное подразделение людей". Судьи на время становятся выше критики, они непри­косновенны, облачены в мантии, надевают парик. Тем самым подчеркивается их причастность к особой функции правосудия. Судебный процесс опирается на жесткие правила, нормы кодек­са, согласно которым отмеряется наказание. Богиня правосудия всегда изображалась с весами, на которых взвешивалась вина. В архаических обществах суд совершался по жребию, как прояв­ление божественного решения. Состязание принимает форму пари, обета или загадки. Но во всех вариантах оно остается Игрой, в основе которой лежит уговор действовать согласно установленным правилам.

Поскольку Игра обнаруживается во всех культурах, всех вре­мен и народов, это позволяет Й.Хейзинга сделать вывод, что "игровая деятельность коренится в глубинных основах душевной жизни человека и жизни человеческого общества" . Культ разво­рачивался в священной Игре. Поэзия возникла в Игре как сло­весное состязание. Музыка и танец были изначально Игрой; тоже относится к другим видам искусства. Мудрость, философия, наука также имели игровые формы. Даже боевые столкновения содер­жали игровые элементы. Отсюда вывод: "Культура в ее древней­ших фазах "играется". Она не происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела; она развивается в игре и как игра".[19] Но если это утверждение справедливо для древних эпох, то характерно ли оно для более позднего истори­ческого периода?

Й. Хейзинга отмечает тенденцию постепенного, но неуклонно­го уменьшения игрового элемента в культуре последующих сто­летий. Колизей, амфитеатры, ипподромы в Римской империи, тур­ниры и церемониальные шествия в Средневековье, праздничные карнавалы и маскарады Ренессанса, стиль барокко и рококо в Европе, парады модного костюма и париков - вот те немногие новые формы, которые вошли в европейскую культуру в минув­шие века.

В XX в. на первое место в Игре выдвинулся спорт. Состязания в силе, ловкости, выносливости, искусности становятся массовыми, сопровождаются театрализованными зрелищами. Но в спорт все больше проникрет коммерция, он приобрета­ет черты профессионализма, когда дух Игры исчезает. Всюду процветает стремление к рекордам. Дух состязательности охва­тывает экономическую жизнь, проникает в сферу искусства, науч­ную полемику. Игровой элемент приобретает качество "пуэрилизма" - наивности и ребячества. Такова потребность в банальных развлечениях, жажда грубых сенсаций, тяга к массо­вым зрелищам, сопровождаемым салютами, приветствиями, ло­зунгами, внешней символикой и маршами. К этому можно доба­вить недостаток чувства юмора, подозрительность и нетерпи­мость, безмерное преувеличение похвалы, подверженность иллю­зиям. Возможно многие из этих черт поведения встречались прежде, но в них не было той массовости и жестокости, которые им свойственны нынче

Й. Хейзинга объясняет это вступлением полуграмотной массы в духовное общение, девальвацией моральных ценностей и слиш­ком большой "проводимостью", которую техника и организация придали обществу. Злые страсти подогреваются социальной и политической борьбой, вносят фальшь в любое состязание. "Во всех этих явлениях духа, добровольно жертвующего своей зре­лостью, - заключает Й. Хейзинга, - мы в состоянии видеть только приметы угрожающего разложения. Для того чтобы вернуть себе освященнасть, достоинство и стиль, культура должна идти другими путями".[20]

Фундамент культуры закладывается в благородной Игре, она не должна терять свое игровое содержание, ибо куль­тура предполагает известное самоограничение и самооблада­ние, способность не видеть в своих собственных устремлениях нечто предельное и высшее, а рассматривать себя внутри опре­деленных, добровольно принятых границ. Подлинная культура требует честной Игры, порядочности, следования правилам. На­рушитель правил Игры разрушает саму культуру. "Для того чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или подви­гающим культуру, оно- должно быть чистым. Оно не должно со­стоять в ослеплении или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечность или верой".[21] Оно не должно быть лож­ным сиянием, историческим взвинчиванием сознания масс с по­мощью пропаганды и специально "взращенных" игровых форм. Нравственная совесть определяет ценность человеческого пове­дения во всех видах жизнедеятельности, в том числе и в Игре.

В главе "Основные условия культуры" Хейзинга называет три важнейшие черты, которые необходимы для формирования феномена, именуемого культурой.

Во-первых, культура требует известного равновесия духовных и материаль­ных ценностей. Это означает, что различные сферы культурной деятельности реализуют каждая в отдельности, но в рамках цело­го, возможно более эффективную жизненную функцию. Гармония проявляется в порядке, мощном сочленении частей, стиле и ритме жизни данного общества. Каждая оценка культурного состояния народа определяется этическим и духовным мерилом. Культура не может быть высокой, если ей не хватает милосердия.

Во-вторых, всякая культура содержит некое стремление. Куль­тура есть направленность на идеал общества. Этот идеал может быть различным: духовно-религиозным; прославлением чести, благородства, почета, власти, экономического богатства и благо­денствия; восхвалением здоровья. Эти стремления воспринимаются как благо, они ограждаются общественным порядком и за­крепляются в культуре общества.

В-третьих, культура означает господство над природой; ис­пользование природных сил для изготовления инструментов, за­щиты себя и своих ближних. Тем самым она меняет ход природ­ной жизни. Но это еще половина дела. Главное состоит в осо­знании человеком своей обязанности и долга Так создается си­стема условностей, правил поведения, табу, культурных представ­лений, направленных на обуздание собственной человеческой природы. Так возникает понятие "служения", без которого не может обойтись культура.

На основании перечисленных черт Хейзинга дает опреде­ление: "Культура - направленная позиция общества дана тогда, когда подчинение природы в области материальной, моральной и духовной поддерживает такое состояние общества, которое вы­ше и лучше обеспечиваемого наличными природными ороше­ниями, отличается гармоническим равновесием духовных и мате­риальных ценностей и характеризуется определением идеала, гомогенным в своей сущности, на который ориентированы раз­личные формы деятельности общества".[22] Это определение несколько многословно, громоздко, трудно для восприятия. Но в нем объединены все необходимые условия. Культура должна быть метафизически ориентированной, либо ее нет вообще – подчер­кивает Й. Хейзинга.

Заключение

В культурологии И. Хейзинги можно выделить три аспекта.
Во-первых, историографический анализ эпохи позднего Средневековья в Нидерландах, европейской культуры XV в.
Во-вторых, роль Игры в возникновении и развитии культуры всех времен и народов. В-третьих, анализ духовного кризиса западной культуры, духовной трагедии человечества, связанной с фашизмом и тотали­таризмом.

Хотя Хейзингу обвиняли в отсутствии методологии, после того, как мир ознакомился с его трудами, история как анализ ментальности сама стала методологией.

Хейзинга был первым, кто занялся ментальностью вплотную, кто показал, как найти подход к ее изучению. Понимание ментальности эпохи необходимо для правильной интерпретации истории. Событий и отдельных фактов так много, что никакой ум их не может всех восприять, даже в рамках сравнительно коротких отрезков времени. Значит, надо делать выбор, а это уже требует определенной методологии. Йохан Хейзинга писал, что "важнейшей задачей истории является осмысление (толкование смысла) того, что полно смысла", а "не придание смысла бессмысленному".

Й. Хейзинга предложил свое видение истории культуры. Для него важно понять, как жили люди в те отдаленные времена, о чем думали, к чему стремились, что считали ценным.

Труды Й. Хейзинги намного опередили время, но в наше время они заслужили всеобщее признание, а методология, имеющая в своей основе изучение ментальности прошедших эпох, широко используется современными исследователями.

Еще одна важная черта методологии Й. Хейзинги – отношение к культуре как к игре. Подлинная культура не может существовать без определенного игрового содержания, ибо культура предполагает известное самоограничение и самообладание, известную способность не видеть в своих собственных устремлениях нечто предельное и высшее, но рассматривать себя внутри определенных, добровольно принятых границ. Культура все еще хочет в известном смысле играться – по обоюдному соглашению относительно определенных правил. Подлинная культура требует всегда и в любом аспекте, а честная игра есть не что иное, как выраженный в терминах игры эквивалент порядочности. Нарушитель правил игры разрушает и культуру.

Для того чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или подвигающим культуру, оно должно быть чистым. Оно не должно состоять в ослепление или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой. Оно не должно быть сиянием, которым маскируется намерение осуществить определенные цели с помощью специально взращенных игровых форм. Подлинная игра исключает всякую пропаганду . Она содержит свою цель в самой себе. Ее дух и ее атмосфера – радостное воодушевление, а не истерическая взвинченность. Сегодня пропаганда, которая хочет завладеть каждым участником жизни, действует средствами, ведущими к истеричным реакциям масс, и поэтому, даже когда она принимает игровые формы, не может рассматриваться как современное выражение духа игры, но только как его фальсификация.

При этом важно подчеркнуть, что в исследовании игры Хейзинга старался как можно дольше придерживаться понятия игры, которое исходит из положительных и общепризнанных признаков игры. Иными словами, он брал игру в её понятном повседневном значении и хотел избежать "короткого замыкания" ума, которое всё объясняло бы только с позиции игры.

Список источников и литературы

Источники

Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988.

ХейзингаЙ. Homo Ludens. М., 1992.

Литература

Культурология. Ростов н\Д, 2000.

Островский В. Йохан Хейзинга – Homo Istorikus // ХХ век. 2004. №3.

Сильвестров Д. Предуведомление к «HomoLudens» // Хейзинга Й. HomoLudens . М ., 1992.

[1] Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1988.

[2] ХейзингаЙ. Homo Ludens. М., 1992.

[3] ОстровскийВ. ЙоханХейзинга – Homo Istorikus // ХХвек. 2004. №3.

[4] Островский В. Указ. соч.

[5] Хейзинга Й. Осень средневековья. С. 7.

[6] Хейзинга Й. Осень средневековья. С. 29.

[7] Хейзинга Й. Осень средневековья. С. 43.

[8] Хейзинга Й. Осень средневековья. С. 9.

[9] Хейзинга Й. Осень средневековья. С. 54.

[10] Хейзинга Й. Homo Ludens.

[11] Там же. С. 19.

[12] Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 20.

[13] Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 26.

[14] Там же. С. 34.

[15] Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 29.

[16] Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 32.

[17] Там же. С. 77.

[18] Там же.

[19] Хейзинга Й. HomoLudens. С. 51.

[20] Хейзинга Й. HomoLudens. С. 91 – 92.

[21] Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 93.

[22] Хейзинга Й. Homo Ludens. С. 157.