Дипломная работа: Индийский фактор в британо-российском противостоянии на Востоке во 2-ой половине XIX - начале XX вв

Содержание

Введение

1 Российско-британские внешнеполитические отношения в 1856-1907 гг

1.1 Антироссийский вектор внешней политики королевского правительства Великобритании в конце 50-х-70-х гг. XIX в.

Глава 2 Проекты завоевательных походов в Индию середины XIX - начала XX вв.

2.1.Разработка планов вторжения в Индию в середине XIX - начале XX вв.: причины и цели

2.2 Военные проекты офицеров Генерального штаба и войск Туркестанского военного округа второй половины XIX - начала XX в

2.3 Военные походы в Индию второй половины XIX - начала XX в

Глава 3. Реакция британской колониальной администрации и индийцев на российские проекты завоевания Индии

3.1 Индийские посольства в Россию как реакция на российские проекты военного вторжения в Индию

3.2 Оборона Индии: использование тезиса о «русской угрозе» Индии британской колониальной администрацией для проведения наступательной политики на Среднем Востоке

Заключение

Список использованных источников

В ведение

50–60-е годы XIX в. являлись важной эпохой в истории политики России в Средней Азии. Поражение в Крымской войне (1853–1856) заставило царское правительство временно отказаться от активной политики на Балканах и Ближнем Востоке и уделить больше внимания укреплению своих позиций в странах Центральной Азии. Наибольший интерес у господствовавших тогда кругов Российской империи вызывали Бухарское, Кокандское и Хивинское ханства, которые поддерживали тесные торговые отношения с Россией. Этому способствовала географическая близость их к России, а также экономическая обстановка в Российской империи и среднеазиатских ханствах в первой половине XIX в. Россия все более твердо становилась на капиталистический путь развития, а Средняя Азия представляла собой экономически отсталый район, являвшийся выгодным рынком сбыта промышленной продукции и источником сырья.

Укрепление экономических, а в связи с этим и политических позиций в среднеазиатских ханствах приобретало для торгово-промышленных кругов Российской империи тем большее значение, что русская промышленность отставала в те годы по уровню и темпам развития от промышленности капиталистических стран Европы.

Узость внутреннего рывка, обусловленная господством крепостного права, а после его отмены — наличием серьезнейших пережитков феодально-крепостнической системы, увеличивала ценность внешних рынков для правящих классов империи. Российский капитализм, который встречал серьезные трудности для развития «вглубь», распространялся «вширь». Важным объектом этого распространения после Крымской войны стала Центральная Азия. [24 с. 173]

Однако на пути завоевания этих рынков царизм сталкивался с сильным соперником — Англией. Завершив в середине XIX в. подчинение Индии и превратив ее в базу широкой экономической и военно-политической экспансии в Азии и Африке, британские колонизаторы стремились установить свое господство и в Центральной Азии. Английские фабричные товары, вытеснявшие в Индии местное ремесленное производство, наводняли Турцию, во все большем количестве проникали в Иран, Афганистан, Среднюю Азию, западнокитайскую провинцию Синьцзян Британские войска вторгались в Иран и Афганистан, а английские агенты вели подрывную деятельность в Бухаре, Хиве, Коканде, Синьцзяне. Правящие круги Англии и британская печать прикрывали эти действия шумихой о «русской угрозе» Индии.

Английская торгово-политическая экспансия явилась дополнительным стимулом, обусловившим активизацию политики России в Средней Азии. Проведя в 1857–1862 гг дипломатическую и военную разведку, царское правительство в 1863–1868 гг. распространило свое господство на Южный Казахстан и Северную Киргизию, на Ташкентский и Самаркандский оазисы, заставило крупнейшие среднеазиатские ханства — Бухарское и Кокандское — признать их зависимость от Российской империи.

Политика капиталистических держав и международные отношения в Центральной Азии (особенно в Средней Азии) в XIX в. освещены слабее. Среди имеющихся работ на эту тему видное место занимают исследования А. Л. Попова, базирующиеся на богатом и разностороннем фактическом материале: «Борьба за среднеазиатский плацдарм» (ограничена тридцатыми годами XIX в.), «Из истории завоевания Средней Азии» и обширный труд «Внешняя политика русского царизма в XIX веке в «кривом зеркале» М. Н. Покровского», где рассматриваются преимущественно историографические вопросы. [29 с. 97]

Британские империалисты, неоднократно выступавшие с резкими протестами против продвижения России в Азии и организовывавшие демагогические кампании по поводу «угрозы Индии», фактически мало внимания уделяли подготовке к обороне против «русского вторжения». Вдоль северной границы Индии, казалось, наиболее уязвимой, не было построено почти никаких укреплений.

Глава 1. Российско-британские внешнеполитические отношения в 1856-1907 гг

Среди множества проблем, так или иначе привлекающих внимание доминирующего большинства западных исследователей, одно из ключевых мест занимает соперничество в Центральной Азии между Россией и Англией – двумя великими державами, – пик которого приходится на XIX век. Впрочем, понятие «соперничество» применительно к политике самой Великобритании в публикациях практически не используется, если и встречается, то довольно редко, скорее как некое исключение. Она неизменно преподносится главным образом как реальная альтернатива «агрессивному», «колонизаторскому» курсу России, ее антипод, определяющий мотив действий которой составляли стремление отвести «угрозу Индии», отстоять независимость Афганистана, Персии и Турции, не говоря уже о таких малых государствах, как Хива, Бухара и Коканд, оказавшихся по воле истории в зоне «жизненных интересов» двух великих держав.

Так что же послужило решающим толчком к радикальному пересмотру политического курса России в регионе Центральной Азии, на Востоке в целом в начале XIX века, отзвуки которого дают о себе знать и сегодня по прошествии почти двух столетий? Однозначно ответить на этот вопрос сложно, ибо любая серьезная государственная политика всегда аккумулирует в себе множество мелких и мельчайших слагаемых, обволакивающих одну единственную – стержневую, определяющую всю стратегию и тактику действий. Распознать ее удается не всегда и не всем, тем более, если такая цель тем или иным автором перед собой и не ставится вовсе. Поэтому удивляться тому довольно широкому разнообразию мнений, порой диаметрально противоположных, о мотивах продвижения России на юг Центральной Азии, кочующих по страницам западных изданий, не приходится. [20 с. 317]

1.1 Антироссийский вектор внешней политики королевского правительства Великобритании в конце 50-х-70-х гг. XIX в

Рассматривая англо-русское соперничество в период XIX столетия и позже, Э.Инграм акцентирует внимание на том, что оно охватывало широкое геополитическое пространство: Закавказье и Украину, Индию и Японию, Персию и Афганистан, Балканы и Африку – по сути все страны и континенты. Особенно остро оно ощущалось именно в Центральной Азии. В его основе лежали, кроме всего прочего, коммерческие интересы, стремление взять под контроль еще недостаточно освоенные национальные рынки Хивы, Бухары и Коканда, важнейшие транзитные межконтинентальные торговые магистрали, проходящие через регион Прикаспия и Приаралья с Востока на Запад, получить неограниченный доступ к дешевым источникам сырья. Общеизвестно, что Российское правительство, информированное о готовившемся Британией вооруженном вторжении в Афганистан, предвидело возможность столкновения интересов в регионе двух великих держав и само предлагало реальные и конструктивные пути предотвращения конфронтации. Еще 20 октября 1838 года Министерство иностранных дел России направило своему послу в Лондоне Поццо-ди-Борго инструкцию, содержавшую комплекс детально продуманных мер по обеспечению в Центральной Азии мира и стабильности, устранению угрозы вероятной конфронтации с Британией. В ней, в частности, предлагалось: «Укреплять тишину в этих странах; не натравлять их одну против другой посредством потворства их взаимной ненависти; ограничиваться соревнованием на поприще промышленности, но не вступать в борьбу из-за политического влияния, и, наконец, – что важнее всего остального – уважать независимость промежуточных, нас разделяющих стран, – такова, по нашему мнению, система, которой оба правительства должны неизменно следовать в виду общей их пользы и с целью предупреждения возможности столкновения между двумя великими державами, которые, чтобы оставаться друзьями, обязаны не иметь в Центральной Азии ни соприкосновения, ни столкновения». Однако официальный Лондон, готовившийся к вооруженной интервенции в Афганистан, в очередной раз фактически проигнорировал мирные инициативы России, не желая видеть в ней равноправного партнера в решении проблем Востока.

Для Великобритании уже с начала XIX века «усмирение» России, чьи действия в Центральной Азии будто бы создавали угрозу Индии, а также другим странам Ближнего и Среднего Востока, превратилось в буквальном смысле в навязчивую идею. Официальный Лондон демонстративными дипломатическими демаршами по поводу «неуступчивости» России в афганском и персидском вопросах, разжиганием в печати антирусской истерии и поощрением пропагандистской шумихи не ограничивался. Под их прикрытием скрытно готовилась широкомасштабная экономическая и военная интервенция в Центральную Азию с тем, чтобы, во-первых, воспрепятствовать российскому продвижению в регион, во-вторых — перекрыть доступ российским товарам в традиционные рынки, в-третьих — взять под контроль транзитную торговлю России через регион Прикаспия и Приаралья со странами Ближнего и Среднего Востока, Индией и Китаем, в-четвертых — добиться превращения Бухарского эмирата, Хивинского и Кокандского ханств в плацдармы для наступления Британии на юг России и, наконец, в-пятых — окончательно закрепиться в Индии, а также Афганистане, Персии и Турции, расширив таким образом британскую колониальную империю на всем Востоке. Это — не предположение, а спланированная стратегия и тактика практических действий Британии по наращиванию собственного присутствия в Центральной Азии.

Открытой и честной конкуренции с Россией на торгово-экономическом поприще Британия предпочитала методы силового давления, шантажа и интриг, раздувание разного рода противоречий, нагнетание истерии и политической напряженности и т.д. Так, судя по материалам, содержащимся в книге Э. Ингрэма, она скрытно наращивала «индийскую армию, чтобы продемонстрировать ее способность к действиям далеко за пределами страны вЦентральной Азии», готовила собственные вооруженные силы к тому, чтобы они могли при необходимости «в период кризиса решить, как воспрепятствоватьРоссии получить преимущество», пыталась не допустить налаживания ее отношений с Персией, Афганистаном и Турцией, прихода в них к власти правителей, которые «были бы обязаны своим троном царю» и могли бы способствовать превращению страны в протекторат, способный служить трамплином для северного соседа, прокладывала новые торговые маршруты, минуя Россию, в Центральную Азию, посылая канонерские лодки на Черное море, спекулировала угрозой «закрыть Дарданеллы всякий раз, когда Россия оказывалась в состоянии войны» с кем-либо из стран Ближнего Востока, и т.п.Все это делалось вопреки тому, что воспринималось Российским правительством не просто как обычное наращивание конкуренции в регионе двух великих держав, а перенос ее в качественно иную плоскость — конфронтации и подстрекательства. [9 с. 298]

Англия обладала не одним, а сразу несколькими параллельными вариантами планов как военной, так и экономической экспансии в Центральную Азию и Россию. В них были отчетливо обозначены наиболее предпочтительные маршруты проникновения вглубь региона из побережья Черного и Каспийского морей, намеченные на основе данных скрытых топографических изысканий и разведки. Один из них шел в восточном направлении вдоль Черного моря к Северной Персии и на запад — вдоль Северного Афганистана, затем вниз по Оксусу (Амударье) к Аральскому морю. Другое направление пересекало Каспийское море на юго-восток от впадения Волги у города Астрахани и затем следовало так называемым «французским маршрутом» курсом прямо на восток вдоль территории Северной Персии к Мешхеду, Герату и Хяберскому или же Боланскому перевалам. Существовал и вариант продвижения через Хиву по Амударье к Аральскому морю и затем — к Пешавару, Кабулу и Хяберскому перевалу. Среди них предпочтение отдавалось маршруту, пролегавшему непосредственно по побережью Черного моря, который преподносился как идеальный «для использования купцами, продающими хлопковые товары». На то, что это было всего лишь прикрытием, а на самом деле план имел далекие от торговли цели, указывало пояснение, что его реализация сулила «победу в идеологической борьбе между либерализмом и абсолютизмом», — как верно подмечает Э. Ингрэм. Под «либерализмом» подразумевалась, вне всякого сомнения, сама, так сказать, «образцовая» Великобритания, а «абсолютизмом» — монархическая Россия. [22 с. 51]

1.2 Российско-британские отношения в 80-е гг. XIX в. Конец политики «блестящей изоляции» Великобритании

Адекватной оценке роли военных планов в отношении Индии в отечественной историографии англо-русского соперничества на Среднем Востоке препятствовало обращение исследователей к более масштабным и, на их взгляд, исторически значимым событиям и процессам внешнеполитической жизни Российской империи. Недостаточная разработанность темы в имеющихся исследованиях вынуждает обратиться к изучению вышеуказанных проблем.

Наличие обширной источниковой базы и информация, накопленная в работах, посвященных указанной проблематике, позволяет взглянуть на проблему англо-русского противостояния на Среднем Востоке под новым ракурсом, определить роль проектов военного проникновения в Индию в построении взаимоотношений колониальных держав на Востоке.

Степень изученности темы. Внешняя политика Российской империи на Среднем Востоке в XVIII-начале XX вв. была объектом пристального изучения западных ученых, не обошедших, в той или иной степени, своим вниманием и проблему организации российских военных экспедиций к границам Британской Индии.

Английская историография внешней политики России основывалась на постулате «русской угрозы». Идея «русской угрозы» связана с широко распространенной в Европе XVIII в. так называемой фоккердотовской историографией. Фоккердот, чиновник прусского короля Фридриха I, стал автором памфлета, осуждавшего Петра I. Внешнюю политику России на протяжении последующих столетий приверженцы данной теории рассматривали как осуществление «завещания» Петра I, как продолжение агрессивного внешнеполитического курса первого российского императора. Свое дальнейшее формирование теория получила в работах более поздних авторов, одним из которых стал М.Лезюр, служащий министерства иностранных дел Франции времен правления императора Наполеона I. Работа под названием «О росте мощи России с ее возникновения до начала XIX века» («Des progress de la puissance russe depuis son origine jusqu au commencement du XIX siecle») содержит сведения о существовании в частных архивах российской императорской семьи секретных мемуаров, принадлежащих перу Петра I, касающихся внешнеполитических планов правителей Российской империи на л продолжительный срок и оптимальных, на взгляд автора, путей их осуществления2. К «завещанию» Петра Великого иностранные правительства обращались и позднее, для манипулирования общественным мнением европейцев во время Крымской войны 1853-1856 гг. и во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Положение о «сверхагрессивности» России и «оборонительной» политике Англии в странах Востока стало отправным пунктом многих западных исследователей, считавших, что главной целью России в продвижении на Восток было создание потенциальной угрозы британским владениям в Индии. Доказательством этой версии зарубежным историкам служили российские проекты завоевательных походов в Индию.[5 c. 163]

На проблему «русской угрозы» Индии существовали различные точки зрения: от алармизма у Дж.Макнила до почти полного отрицания «угрозы» у Р.Берслема. Для абсолютного большинства британских авторов была характерна противоречивость, которой особенно отличались позиции Дж.Аббота, в целом склоняющегося к признанию «русской угрозы» Индии, но «умеренно» оценивающего экспансионистские намерения и возможности Российской империи4. Это отчасти объяснялось особенностью 30-40 гг. XIX в. как времени зарождения двух основных доктрин колониальной политики Великобритании на Среднем Востоке - школы «наступательного курса» («forward policy») и школы «искусной бездеятельности» («masterly inactivity»). Эти доктрины были окончательно сформулированы лишь в 70-80 гг. XIX в.

К первому направлению принадлежали авторы, исследовавшие «среднеазиатский вопрос» с позиций консерватизма, пропагандировавшего «наступательный курс» английской политики на Востоке (Г.К.Роулинсон, Ч.МакГрегор, Дж.Маллесон, Г.Хэмли, Ч.Марвин, Ф.Бернаби, Ф.Робинсон, I В.Бейкер). Они считали, что продвижение России в Средней Азии в 60-80-х гг. XIX в. было лишь началом наступления на Индию. Для его отражения рекомендовалось применять самые решительные меры, включая превентивный захват Афганистана и других буферных территорий, разделявших азиатские владения двух империй. [12 с. 318]

Существенное влияние на становление основных направлений восточной политики Великобритании, и, прежде всего, школы «наступательного курса» в 70-х гг. XIX в. оказал Генри Кресвик Роулинсон. Исходным пунктом в рассуждениях Г.К. Роулинсона являлась идея о русском вторжении в Индию, воспринимавшаяся им приближающейся реальностью по мере поэтапного продвижения России в Средней Азии. Наиболее эффективным средством предотвращения войны в Индии Г.К.Роулинсон считал подчинение Афганистана и Ирана. Ввиду «очевидной перспективы русской экспедиции в Индию», - писал он, - необходимо сосредоточить на афганской границе войска, которые можно использовать для давления на эмира: «... вмешательство в дела Афганистана стало в настоящее время долгом, и известные жертвы или ответственность, которые мы возложим на себя,... окупятся в будущем».

Доктрина «наступательного курса» широко использовалась правящими кругами Англии не только во внешнеполитических целях, но и в области внутренней политики для обоснования необходимости увеличения финансирования армии, флота и совершенствования вооружений.

Военные демонстрации на азиатских рубежах империи в русле официального истолкования событий интерпретировались исследователями той поры как средство обезопасить границы, многочисленным проектам военного проникновения в сопредельные Русскому Туркестану государства Среднего Востока отводилась роль действенного и неоднократно опробованного способа регулирования напряженности в вопросах европейской политики, где ведущая роль традиционно принадлежала Великобритании и ее сателлитам.

Говоря о неосуществимости проектов завоевания Индии в конкретных исторических условиях, отечественные исследователи не отрицали факта существования подобного рода планов, не ставили под сомнение оценку, полученную в результате обсуждений, и цели, преследуемые авторами.

До конца XIX в. Великобритания традиционно воздерживалась от участия в европейских коалициях, руководствуясь во "внешней политике лишь собственными интересами. Премьер-министр страны лорд Солсбери на брошенный ему как-то упреке отсутствии союзников ответил, что Англия в них не нуждается и назвал ее изоляцию «блестящей»: над землями империи никогда не заходит солнце, ее подданными числятся полмиллиарда человек, королевский флот по тоннажу и огневой мощи превосходит объединенные силы всех других морских держав.

Уверенные в неуязвимости островного положения Англии и в преимуществе ее военного флота, британские дипломаты считали лучшей внешней политикой не связывать себе руки союзами с другими государствами, поощрять конфликты между ними и извлекать из этих конфликтов выгоду для Англии. Для сохранения «европейского равновесия» Великобритания обычно противодействовала наиболее сильной континентальной державе, не позволяя ей занять ведущее положение в Европе.

Однако ухудшение международного положения страны в начале XX в. вынудило английское правительство изменить внешнеполитический курс. Резкое усиление военной и морской мощи Германии, ее неприкрытые территориальные притязания создавали реальную угрозу существованию Британской империи. Политика изоляции становилась опасной и британская дипломатия начала поиски союзников в предстоящей схватке с Германией.

В1904 г., после урегулирования взаимных колониальных претензий в Африке, Англия заключила военно-политическое соглашение с Францией, названное Антантой («Сердечным согласием»). В 1907 г. Антанта стала тройственной: подписав с Англией конвенцию о разделе сфер влияния в Иране, Афганистане и Тибете, к ней присоединилась и Россия. Таким образом, в результате соглашений 1904-1907 гг. окончательно оформился военно-политический блок трех держав, противостоящий странам Тройственного союза. Политическая подготовка к войне была завершена. [3 с. 235]

Задолго до начала войны британское правительство стало усиленно вооружать страну: за десять предвоенных лет военные расходы Англии увеличились в три раза. Созданный в 1903 г. Комитет имперской обороны разработал стратегический план в масштабе империи. Наряду с усилением флота в Англии была создана армия, готовая, в случае необходимости, к боям на континенте.

Глава 2. Проекты завоевательных походов в Индию середины XIX - начала XX вв

С проникновением России в Среднюю Азию на смену экономическим целям, преследуемым авторами военных проектов, пришли конкретные политические задачи. Превалирование внешнеполитических проблем над экономическими вопросами отчетливо прослеживается в обосновании появления планов агрессивных действий российской стороны против английских владений в Индии во второй половине XIX в. Проектам военных походов к границам Индостана этого периода отводилась функция устрашения. Использование факта русской угрозы в осуществлении дипломатического давления на Уайтхолл стало непременным условием решения проблем европейской и азиатской политики, стоявших перед руководством Российской империи.

Военные аспекты внешней политики напрямую связаны с межгосударственной деятельностью государства, применением вооруженных сил, угрозой применения силы, использованием потенциала вооруженной организации для установления государственных границ, для повышения военно-экономического потенциала государства. В противостоянии растущему влиянию Великобритании на Среднем Востоке, в деле защиты рубежей империи от всепроникающей подрывной деятельности британцев лучшим средством, по мнению российских государственных и общественных деятелей второй половины XIX в, была военная демонстрация по отношению к Индии.

Многочисленные российские проекты военных походов в Индию, оставаясь нереализованными на протяжении XIX - начала XX вв., тем не менее, кардинальным образом влияли на англо-русское соперничество на Среднем Востоке. Провоцируя многочисленные военные столкновения protege Великобритании и Российской империи, и приводя к масштабным финансовым издержкам с обеих сторон, проекты военных походов послужили ингибитором англо-русских столкновений в Европе.

История российских проектов военных походов в Индию не получила полного отражения в отечественной и зарубежной исторической науке, однако, сами походы занимали немаловажное место во внешнеполитических акциях руководства Российской империи. Большое число общих и частных исследований, посвященных проблеме англо-русского соперничества, зачастую поверхностно касались вопросов организации военных экспедиций к границам Индии. Отсутствие комплексного исследования всех аспектов темы, рассматривающего многочисленные проекты, позволяет говорить об актуальности темы исследования, применительно к современному состоянию изученности проблемы. [1 с. 284]

Адекватной оценке роли военных планов в отношении Индии в отечественной историографии англо-русского соперничества на Среднем Востоке препятствовало обращение исследователей к более масштабным и, на их взгляд, исторически значимым событиям и процессам внешнеполитической жизни Российской империи. Недостаточная разработанность темы в имеющихся исследованиях вынуждает обратиться к изучению вышеуказанных проблем.

Английская историография внешней политики России основывалась на постулате «русской угрозы». Идея «русской угрозы» связана с широко распространенной в Европе XVIII в. так называемой фоккердотовской историографией. Фоккердот, чиновник прусского короля Фридриха I, стал автором памфлета, осуждавшего Петра I. Внешнюю политику России на протяжении последующих столетий приверженцы данной теории рассматривали как осуществление «завещания» Петра I, как продолжение агрессивного внешнеполитического курса первого российского императора1. Свое дальнейшее формирование теория получила в работах более поздних авторов, одним из которых стал М.Лезюр, служащий министерства иностранных дел Франции времен правления императора Наполеона I. Работа под названием «О росте мощи России с ее возникновения до начала XIX века» («Des progress de la puissance russe depuis son origine jusqu au commencement du XIX siecle») содержит сведения о существовании в частных архивах российской императорской семьи секретных мемуаров, принадлежащих перу Петра I, касающихся внешнеполитических планов правителей Российской империи на л продолжительный срок и оптимальных, на взгляд автора, путей их осуществления2. К «завещанию» Петра Великого иностранные правительства обращались и позднее, для манипулирования общественным мнением европейцев во время Крымской войны 1853-1856 гг. и во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг.3 Положение о «сверхагрессивности» России и «оборонительной» политике Англии в странах Востока стало отправным пунктом многих западных исследователей, считавших, что главной целью России в продвижении на Восток было создание потенциальной угрозы британским владениям в Индии. Доказательством этой версии зарубежным историкам служили российские проекты завоевательных походов в Индию.

Многообразные высказывания о широких захватнических замыслах России, частью которых являлось стремление к овладению Индией, долгое время оставались ключевой темой британских историографов колониальной истории Великобритании. Они широко использовались правительством Англии не только во внешнеполитических целях, но и в области внутренней политики для обоснования необходимости увеличения ассигнований для увеличения численности армии и умножения флота, усовершенствований в области вооружений и технического оснащения. Английские авторы пытались убедить читателей в том, что главной задачей России на протяжении всего XIX в. была подготовка похода на Индию, что внешняя политика России была агрессивной и захватнической. Политика Российской империи в Афганистане, Персии, Средней Азии трактовалась английскими авторами как первые шаги на пути изгнания Великобритании с субконтинента.

В XIX в. проблемы международных отношений на Среднем Востоке стали объектом пристального внимания английских политиков и общественных деятелей. Это объяснялось все возраставшим интересом к так называемому «среднеазиатскому вопросу» - сложной системе международных отношений связанной с противостоянием России и Англии в этом регионе. Разработкой этого вопроса занимались государственные и военно-политические деятели, а также историки и журналисты, причастные к высшим правительственным сферам Великобритании.

Продвижение России в Среднюю Азию стимулировало обсуждение темы 1 обороны индийских владений от вторжения России, стремящейся превратиться в «хозяйку Азии». Идея «русской угрозы» азиатским владениям Великобритании стала мощным средством воздействия британского правительства на обывательское сознание.[16 c. 139]

На проблему «русской угрозы» Индии существовали различные точки зрения: от алармизма у Дж.Макнила до почти полного отрицания «угрозы» у 1 Р.Берслема.3 Для абсолютного большинства британских авторов была характерна противоречивость, которой особенно отличались позиции Дж.Аббота, в целом склоняющегося к признанию «русской угрозы» Индии, но «умеренно» оценивающего экспансионистские намерения и возможности Российской империи4. Это отчасти объяснялось особенностью 30-40 гг. XIX в. как времени зарождения двух основных доктрин колониальной политики Великобритании на Среднем Востоке - школы «наступательного курса» («forward policy») и школы «искусной бездеятельности» («masterly inactivity»). Эти доктрины были окончательно сформулированы лишь в 70-80 гг. XIX в.

К первому направлению принадлежали авторы, исследовавшие «среднеазиатский вопрос» с позиций консерватизма, пропагандировавшего «наступательный курс» английской политики на Востоке (Г.К.Роулинсон, Ч.МакГрегор, Дж.Маллесон, Г.Хэмли, Ч.Марвин, Ф.Бернаби, Ф.Робинсон, I В.Бейкер). Они считали, что продвижение России в Средней Азии в 60-80-х гг. XIX в. было лишь началом наступления на Индию. Для его отражения рекомендовалось применять самые решительные меры, включая превентивный захват Афганистана и других буферных территорий, разделявших азиатские владения двух империй.

Существенное влияние на становление основных направлений восточной политики Великобритании, и, прежде всего, школы «наступательного курса» в 70-х гг. XIX в. оказал Генри Кресвик Роулинсон. Исходным пунктом в рассуждениях Г.К.Роулинсона являлась идея о русском вторжении в Индию, воспринимавшаяся им приближающейся реальностью по мере поэтапного продвижения России в Средней Азии. Наиболее эффективным средством предотвращения войны в Индии Г.К.Роулинсон считал подчинение Афганистана и Ирана. Ввиду «очевидной перспективы русской экспедиции в Индию», - писал он, - необходимо сосредоточить на афганской границе войска, которые можно использовать для давления на эмира: «... вмешательство в дела Афганистана стало в настоящее время долгом, и известные жертвы или ответственность, которые мы возложим на себя,... окупятся в будущем».

Одновременно с подчинением Афганистана Г.К.Роулинсон считал необходимым укрепление британских позиций в Иране. «Продвижение России к Индии... требует от нас более активного вмешательства в дела Тегерана, -утверждал он. - Нам необходимо занять прочное положение в [Персии - К.К.] и утвердиться таким образом, чтобы иметь возможность противостоять давлению русских».

Большой вклад в формирование доктрины «наступательного курса» внес Ч.Мак-Грегор. В его обобщающих трудах «Центральная Азия» (1871 г.) и «Оборона Индии» (1886 г.) делался акцент на военно-политические аспекты проблемы. Ч.Мак-Грегор рассматривал «агрессию России» по отношению к Индии, как частное проявление глобального противостояния Англии и России. Поэтому проведение активной британской наступательной политики на Среднем Востоке он считал уместным сочетать со средствами дипломатического давления - формированием антирусской по направленности коалиции европейских и азиатских государств.

Доктрина «наступательного курса» широко использовалась правящими кругами Англии не только во внешнеполитических целях, но и в области внутренней политики для обоснования необходимости увеличения финансирования армии, флота и совершенствования вооружений.

Одновременно развивалось и другое направление - школа «искусной бездеятельности». Сторонники этой доктрины (В.М.Торнберн, Ф.Тренч, Г.Д.Кемпбелл, Г.Ханна, Ю.Скайлер) в целом обнаруживали осведомленность о сложном социально-экономическом положении России, о ее отсталости в материально-экономическом отношении от передовых европейских капиталистических держав, и, прежде всего, от самой Англии. Не отрицая, впрочем, потенциальной угрозы Индии со стороны России, они считали наиболее целесообразным проведения более гибкой политики, которая предусматривала укрепление границ собственно Британской Индии, изоляцию индийцев от русского влияния, активные дипломатические действия в государствах Среднего Востока. Допуская практическую возможность для русской армии совершить поход на Индию, Р.Берслем, однако, заявлял: «Я с трудом представляю себе такой политический кризис, который мог бы сделать подобную акцию выгодной для страны, предпринимающей ее». [13 с. 249]

Главной отличительной характеристикой концепции «искусной бездеятельности» стал отказ от насильственного утверждения позиций Великобритании в Афганистане и Персии, и признание нецелесообразности дальнейшего расширения границ Британской Индии. Создание буферной зоны, по мнению представителей этого направления, возможно с помощью » расширения экономического присутствия и дипломатического давления, а не военных действий

Таким образом, эти основные доктрины не были антагонистичны: они единодушно оценивали британскую политику на Среднем Востоке и ее цели как справедливые, «оборонительные». Разногласия между ними касались только методов нейтрализации потенциальной русской угрозы британским владениям в Индии.

Представители современной зарубежной историографии англо-русского соперничества на Среднем Востоке, в своих работах преднамеренно не акцентировались на российских проектах завоевания Индии, уделяя большее внимание внешнеполитическим акциям и разведывательным действиям русских и британских эмиссарам в Средней Азии, Персии и Афганистане.

В частности, К.Хаусхофер, оправдывая наступательные действия Англии на Среднем Востоке, базисом теории безопасности Индии выдвинул утверждение о том, что застывшая оборона бесперспективна. Организация вынесенной обороны, по его мнению, непременно приводит к образованию «буфера» или «зоны глясиса», которая не принадлежит органически к целому, может быть отторгнута от него без существенного ущерба.

Рассматривая действия противников в важном в геополитическом плане регионе, они пришли к выводу, что в многолетнем противоборстве враждующие стороны прибегали к всевозможным средствам в отстаивании собственных позиций, избегая лишь открытого военного столкновения. По мнению исследователя Р.К.Масси, «Большая игра» на Востоке, предполагавшая I использование всего многообразия средств и методов осуществления колониальной политики в государствах Средней и Центральной Азии, закончилась лишь в начале XX в., с появлением нового имперского антагониста Великобритании в Азии в лице Германии .

Большое внимание проблеме англо-русской конфронтации на Востоке и вопросам организации военных экспедиций к границам Британской Индии уделялось в отечественной историографии дореволюционного периода. Историки того времени рассматривали как военную сторону вопроса, так и весь спектр дипломатических отношений империи с восточными соседями. Подобного рода проблематике были посвящены работы А.А.Баторского, М.П.Венюкова, С.А.Идарова, В.Т.Лебедева, Ф.Ф.Мартенса, М.А.Терентьева, А.Е.Снесарева, Л.Н.Соболева, Ю.В.Толстого, П.Чихачева и других .

А.А.Баторский и Ю.В.Толстой в своих работах, посвященных нереализованным планам военного покорения Индии императора Наполеона I, предложенных Павлу I и Александру I в 1800 г. и 1807-1808 гг., первыми детально рассмотрели участие России во французских проектах военного похода в Индию в начале XIX в.

С.А.Идаров утверждал, что для успешного разрешения конфликтов с Османской империей, ориентированной на Англию, Екатерина II, Павел I и Александр І, в свое время неоднократно обращались к идее военной демонстрации по отношению к богатейшей колонии Англии в Азии. Уязвимость позиций англичан в Индии, по его мнению, была очевидной для российских правителей. Боязнь потерять источник обогащения, согласно суждениям автора, парализовала бы антироссийскую деятельность Англии на Ближнем Востоке и в Европе.

С.А.Идаров был уверен в реальности осуществления вторжения в британскую Индию, нисколько не сомневаясь в успешном исполнении подобной военной операции, пусть и сопряженной со многими трудностями.

П.Чихачев, анализируя проекты похода в Индию начала XIX в., видел в них не более чем «идею, мысль, осуществление которой было бы крайне желательно и ...приводило бы к цели подавления могущества англичан» . Однако, несмотря на то, что предприятие это было подвержено столь многим случайностям и его успешное окончание было под сомнением, по его словам, «лондонский кабинет ... не мог смотреть совершенно спокойно на замыслы Павла I».

Согласно Ф.Ф.Мартенсу, посвятившего свою работу вопросам англо-русского соперничества на Среднем Востоке и средствам его осуществления, все русские приобретения в Средней Азии во второй половине XIX в. рассматривались англичанами, как осуществление «наступательных планов, направленных русской политикой против британских владений в Индии» . Однако, Ф.Ф.Мартенс, полемизируя с британскими авторами, настаивал на том, что «завоевание Индии никогда не было действительною и первоначальною целью русской политики...», а создание сети укрепленных пунктов базирования русской армии в Средней Азии было продиктовано необходимостью защиты мирного населения края от непрекращающихся набегов населения среднеазиатских ханств.

А.Е.Снесарев, оценивая российское присутствие в Средней Азии в конце XIX в. как «слабое», и отказывая в возможности ведения наступательных операций против Индии, указывал на важность «теоретического или кабинетного» осознания того, что «дорога к восстановлению нашего [российского - К.К.] международного равновесия с Англией пролегала по Средней Азии». Тем более, что, по его словам, в России понимали значимость Индии как немаловажного «политического козыря», что вполне можно добиться решающего влияния на Англию одним лишь фактом существования угрозы, адресованной ее колонии. Проекты военных походов в Индию, по его мнению, создали тревогу для англичан, которые объявили конечной целью российской политики на Среднем Востоке завоевание Индии, как «нечто осязаемое, практически осмысленное», что даже нашло отражение в английской прессе.

Как отмечал А.Е.Снесарев, среднеазиатская политика Российской империи не отличалась последовательностью и планомерностью, «понимание обстановки, обсуждение и подготовка средств..., словом все, что рождало какой либо военно-политический план ...и проводило в жизнь его - все это находилось в руках среднеазиатских атаманов. Петербург всегда расписывался задним числом, смотрел глазами и слушал ушами тех же среднеазиатских атаманов». Самовольные действия представителей российской администрации в Средней Азии, не санкционированные решениями высшей власти, вызывали опасения англичан за судьбу колонии.

Опасения эти, по мнению А.Е.Снесарев, были совершенно беспочвенны, так как «любой военной экспедиции предшествует длительная подготовка, выработка маршрута, и прежде всего, данные рекогносцировки местности предстоящего вторжения, то есть все то, чем российская армия не располагала». [11 с. 109]

В довершение он добавлял, что «политическая победа в Средней Азии почти всегда остается за Англией. Наше естественное и давно намеченное движение к Индийскому океану пресечено Англией и ныне стало почти невозможным»

Тем самым, доказывая неосуществимость военного похода в Индию в ближайшем будущем, что неоднократно подтверждалось на протяжении предыдущих десятилетий XIX в.

Военные демонстрации на азиатских рубежах империи в русле официального истолкования событий интерпретировались исследователями той поры как средство обезопасить границы, многочисленным проектам военного проникновения в сопредельные Русскому Туркестану государства Среднего Востока отводилась роль действенного и неоднократно опробованного способа регулирования напряженности в вопросах европейской политики, где ведущая роль традиционно принадлежала Великобритании и ее сателлитам.

Говоря о неосуществимости проектов завоевания Индии в конкретных исторических условиях, отечественные исследователи не отрицали факта существования подобного рода планов, не ставили под сомнение оценку, полученную в результате обсуждений, и цели, преследуемые авторами.

В фундаментальном труде «Россия и Индия», посвященном связям России и Индии на протяжении продолжительного периода времени от Средневековья до Новейшего времени, в одной из глав автор обращается к российским военным планам в отношении Индии. Проекты военных походов в 50-х гг. XIX в., по его мнению, следовало бы точнее назвать «прожектами». «Набитые самыми самими фантастическими идеями», оставаясь «плодами досужего вымысла их составителей», они не учитывали реального экономического и политического положения Российской империи по окончании Крымской войны3. Замыслы руководства Российской империи в конце 70-х гг. XIX в., во время очередного обострения англо-русских противоречий на Среднем Востоке, были также далеки от стремления «захватить Индию». В доказательство своей позиции Н.А.Халфин привел незначительное количество войск, сосредоточенных на северных границах Афганистана, предназначенных для «нашествии на Индию»4.

Н.А.Халфин, расценивая политику Российской империи на Востоке как наступательную, утверждал, что «при всем агрессивном характере действий царского правительства ... оно в силу определенных экономических, военных и политических условий ни в коей мере не собиралось захватывать Индию». Авторы «химерических» планов военных походов в Индию второй половины XIX в., по его мнению, преследовали «авантюристические, фантастические и малореальные» цели, не соответствующие потребностям России в тот период.

М.К.Рожкова, Н.С.Киняпина, Г.А.Хидоятов и другие исследователи 50-60-х гг. считали, что царское правительство в период своего наступления на Среднюю Азию не стремилось к завоеванию Индии.3 Появление русской армии в государствах Средней Азии стало ответом на все увеличивающееся число англичан, осуществляющих торговую и разведывательную деятельность, что неумолимо вело к растущей британской политической и экономической экспансии в регионе. Навязанная общественному мнению в Европе версия об обороне Индии от российской агрессии, на самом деле мотивировала активизацию британцев на азиатских рубежах Российской империи. [17 с. 252]

Распространение слухов о завоевательных планах России в отношении Индии и конкретные действия английского правительства для предотвращения такой опасности, на взгляд исследовательницы М.К.Рожковой, сдерживали развитие торговых отношений со Средней Азией. Автор стремилась доказать, что у России не было ни экономических, ни стратегических интересов в Индии, поскольку торговых отношений России с Индией через Среднюю Азию практически не существовало, а все проекты улучшения путей сообщения были отклонены правительством. М.К.Рожкова отметила существование и противоположных мнений относительно возможностей и намерений вторжения России в ост-индские владения, как в исторической и публицистической литературе, так и в периодической печати того времени. [10 с. 219]

Исследователь Г.А.Ахмеджанов полагал, что, спекулировавшая на мнимой «русской угрозе» Индии со стороны России и, вводившая в заблуждение европейское общественное мнение, Англия тем самым обосновывала собственную колониальную экспансию на Среднем Востоке1.

Крупный отечественный востоковед Г.А.Хидоятов доказывал несостоятельность английской версии о «русской угрозе» Индии, но, рассматривая характер англо-русской борьбы на Среднем Востоке, он признавал, что Россия ставила перед собой задачу «достижения таких стратегических и политических позиций в Средней Азии, которые дали бы ей возможность постоянно угрожать английским владениям в Индии и тем самым заставить Англию не противодействовать русской политике на Балканах и в вопросе о проливах».

Современная отечественная историография англо-русского противостояния на Среднем Востоке отличается большей разнородностью мнений и оценок значительности проектов военных походов к границам Британской Индии в восточной политике Российской империи. Так, С.Б.Панин, опираясь на материалы частично открытых для исследователей архивов, отрицает наличие планов завоевания Индии в дореволюционной России, а проекты военных походов в Индию времен первых лет Советского государства считает вовсе несерьезными3. Проекты военных походов в Индию, появлявшиеся в кризисные моменты, по мнению М.Т.Кожекиной, отвергались руководством империи «не только из-за недостатка финансовых средств и военных сил, но и по соображениям политической нецелесообразности».

П.П.Литвинов, рассматривал русско-индийские связи во второй половине XIX в. и, в частности, многочисленные индийские посольства в Русском Туркестане, которые искали в России силу способную поколебать английские позиции в Индии. Исследователь пришел к выводу, что, несмотря на крайнюю остроту англо-русских противоречий на Среднем Востоке, руководство Российской империи не оказывало должного внимания ожиданиям индийских правителей, надеявшихся на «реанимацию» завоевательных планов начала XIX в. в отношении Индии.[18 c. 58]

В последние годы появилось несколько работ, посвященных изучению отдельных военных проектов или попыток их воплощения в рамках внешней политики Российской империи на Среднем Востоке2. В.В.Корнеев, оценивая их немаловажность в решении проблем военной политике России в Центральной Азии, говорит о скептическом и сдержанном отношении руководства Российской империи к военным планам военного министерства и министерства иностранных дел, вызванном поверхностной проработкой, не учитывающей многие аспекты предполагаемого похода. Т.Н.Загородникова, равно как и В.В.Корнеев, отводит военным походам в Индию роль «угрозы интересам английского правительства в Индии» и лучшего способа обеспечения безопасности владений Российской империи в Средней Азии от возможных посягательств юго-восточного соседа - Британской Индии. И.В.Зеленева, трактуя политические действия России в XIX в. в отношении Великобритании как политику геополитического сдерживания, наделяет проекты военных походов в Индию средствами для отстаивания геополитических и геостратегических интересов Российской империи.

А.Ганин, рассматривая события 1877-1878 гг., говорит о том, что угроза военного вторжения в Индию не могла «послужить серьезным сдерживающим фактором» в ситуации, чреватой потенциальным военным конфликтом между Великобританией и Россией.

2.1 Разработка планов вторжения в Индию в середине XIX - начале XX вв.: причины и цели

Проекты военных походов, первоначально использовались руководством Российской империи как средство открытия азиатских рынков. Импорт колониальных товаров и посредническая торговля на протяжении XVIII - первой половины XIX в. вскоре перестали удовлетворять потребности отечественной экономики. Растущий экспорт продуктов российской промышленности в середине XIX в. потребовал рынков сбыта, и послужил причиной появления среднеазиатского направления внешнеполитической деятельности Российского государства.

С проникновением России в Среднюю Азию на смену экономическим целям, преследуемым авторами военных проектов, пришли конкретные политические задачи. Превалирование внешнеполитических проблем над экономическими вопросами отчетливо прослеживается в обосновании появления планов агрессивных действий российской стороны против английских владений в Индии во второй половине XIX в. Проектам военных походов к границам Индостана этого периода отводилась функция устрашения. Использование факта русской угрозы в осуществлении дипломатического давления на Уайтхолл стало непременным условием решения проблем европейской и азиатской политики, стоявших перед руководством Российской империи.

Военные аспекты внешней политики напрямую связаны с межгосударственной деятельностью государства, применением вооруженных сил, угрозой применения силы, использованием потенциала вооруженной организации для установления государственных границ, для повышения военно-экономического потенциала государства. В противостоянии растущему влиянию Великобритании на Среднем Востоке, в деле защиты рубежей империи от всепроникающей подрывной деятельности британцев лучшим средством, по мнению российских государственных и общественных деятелей второй половины XIX в, была военная демонстрация по отношению к Индии.

После возвращения миссии Н. П. Игнатьева из поездки в Хивинское и Бухарское ханства царское правительство начало подготовку к прямой экспансии в Средней Азии, в частности к «соединению линий» — Оренбургской и Западносибирской — и выходу на рубеж Туркестан — Чимкент — Аулие-Ата. Не только Н. П. Игнатьев и некоторые его спутники,но и командир Оренбургского корпуса и оренбургский генерал-губернатор А. А. Катенин настаивал на проведении «твердой политики». Катенин недоумевал по поводу «векового забвения, которому были преданы интересы наши в Средней Азии вследствие исключительного обращения русской политики к делам Западной Европы, а из азиатских — к турецким и персидским». Его поражало также «совершенное отсутствие определенных государственных видов в действиях наших относительно этой части Азии...».

В письме от 6 декабря 1858 г. Катенин предложил конкретную программу экспансии Российской империи в Среднюю Азию. Пунктом первым этой программы был Коканд. Катенин настаивал на завоевании Джулека (Сыр-Дарьинская линия), создании здесь форта для подготовки к выходу на рубеж Туркестан — Чимкент — Аулие-Ата (с последующим движением к Ташкенту) и соединении пограничных линий; он призывал также усилить Аральскую флотилию и построить форт на р. Эмбе (Хивинское направление).

Предложения Катенина основывались на выводах работы специальной комиссии, созданной им в Оренбурге для разработки общей внешнеполитической программы генерал-губернаторства. В ее состав вошли военные и гражданские лица, непосредственно связанные со «среднеазиатскими делами»: начальник штаба войск округа генерал А. Л. Данзас, председатель Оренбургской пограничной комиссии В. В. Григорьев, начальник Аму-Дарьинской флотилии капитан первого ранга А. И. Бутаков, участники миссии Н. П. Игнатьева — Н. Г. Залесов и М. Н. Галкин, подполковники В. Д. Дандевиль, М. Г. Черняев и др.

Члены комиссии, основываясь на материалах, собранных ими при посещении различных районов Средней Азии, высказывали самые разнообразные мнения. Например, Черняев и Залесов .призывали к захвату низовьев Аму-Дарьи. Бутаков и поручик Старков настаивали на овладении Хивинским ханством. Остальные предлагали наступать в южном направлении,соединить Сыр-Дарьинскую и Сибирскую линии и обеспечить благоприятные условия для русской торговли в Средней Азии.

Обобщая высказанные мнения, чиновник для особых поручений при оренбургском генерал-губернаторе Арцимович подчеркивал, что политика России по отношению к Средней Азии должна сводиться к следующему:

1. Установить в этой области более прочную государственную границу.

2. Устранить влияние других европейских государств на среднеазиатские владения, вредное для наших интересов.

3. Распространить и обеспечить нашу торговлю в этих владениях».

Согласно мнению большинства участников комиссии, призывавших к быстрейшему соединению Оренбургской и Сибирской линий, было решено уделить основное внимание ташкентскому направлению. Первым этапом на пути к овладению Ташкентом должна была стать постройка укрепления Джулек. [2 с. 179]

Материалы работ комиссии Катенин повез в Петербург, где добивался предоставления ему широких полномочий и материальных средств для проведения в жизнь намеченной программы.

Для обсуждения всех вопросов, связанных с посольством Игнатьева и касавшихся Оренбургского края, в том числе программы Катенина, в начале января 1859 г. в Петербурге было созвано «совещательное заседание». На нем присутствовали высшие государственные деятели: А. М. Горчаков, Н. О. Сухозанет, Г. X. Гасфорд, А. А. Катенин, А. Ф. Княжевич, В. К. Ливен, Ег. П. Ковалевский, а также Н. П. Игнатьев.

Совещание нашло полезным создание торговой фактории на восточном берегу Каспийского моря, но отнеслось отрицательно к предложению о принятии в русское подданство туркмен. Для укрепления позиций Российской империи на Аральском море было решено усилить Аральскую флотилию новыми судами.

Были рассмотрены предложения Катенина о постройке трех укреплений: Джулек на Сыр-Дарье, Эмбенское на Эмбе и Яны-Курган на р. Яны-Дарья. Сославшись на проектируемое усиление Аральской флотилии, участники совещания решили, что эта мера больше, чем строительство всевозможных фортов, «подчинит нашему влиянию Хиву, Коканд и распространитнаши торговые сношения в Средней Азии». Исключение было сделано лишь для укрепления на Яны-Дарье, создание которого связывалось с намеченной совещанием специальной рекогносцировкой.

Вместе с тем совещание единодушно выступило против активной политики в Средней Азии, найдя преждевременным даже обсуждение «соображений Катенина о Коканде, Туркестане и Ташкенте». В мотивировке указывалось, что правительство «в настоящее время не имеет в виду завоевательных действий для этой части Азии...».

Катенин не согласился с принятыми решениями. В «особом мнении» он продолжал настаивать на строительстве всех трех укреплений и заявил о необходимости разработки четкой правительственной программы действий в Средней Азии.

К этому времени такая программа уже была подготовлена. Она, правда, еще не носила официального характера, но исходила от авторитетного в вопросах среднеазиатской политики Н. П. Игнатьева.

Предложения Игнатьева предусматривали всемерное развитие русского судоходства по Аму-Дарье; укрепление дружественных связей с «самым надежным и сильным владетелем Средней Азии» — бухарским эмиром, чтобы всеми средствами «предупредить вмешательство английской политики» в дела Средней Азии; использование внутренних раздоров в Хиве, а также вражды между Хивинским и Бухарским ханствами; принятие казахов и каракалпаков Хивинского ханства в русское подданство; занятие города Кунграда и учреждение там русской администрации; ликвидация власти Коканда над городами Туркестаном и Ташкентом. И, наконец, Игнатьев планировал максимальное развитие русской торговли со Средней Азией и Афганистаном, установление господства России на среднеазиатских рынках и «отстранение от этой торговли, по возможности совершенно, англичан».

Игнатьев считал необходимым не позже весны 1860 г. занять низовья Аму-Дарьи и организовать русское судоходство вплоть до Балха и Бадахшана; направить в Бухару торгового агента, чтобы впоследствии создать в этом ханстве постоянное консульство; сбавить пошлину с ввозимых из Средней Азии в Россию сельскохозяйственных продуктов.

Военные операции против Кокандского ханства Игнатьев предлагал отложить до «того времени, когда представится возможность продолжить Сыр-Дарьинскую линию без борьбыс соединенными силами Коканда и Бухары и особенной огласки нашего наступательного движения».

В 1861 г., когда Игнатьев занял пост директора Азиатского департамента в Министерстве иностранных дел, большая часть намеченных им мер стала проводиться в жизнь.

Между тем обсуждение проблем среднеазиатской политики продолжалось. 24 января 1859 г. произошло новое «совещательное заседание», где присутствовали все участники предшествовавшего совещания. Подтвердив свои решения относительно Оренбургского края, они рассмотрели предложение генерал-губернатора Западной Сибири Гасфорда о занятии верховьев р. Чу (т. е. района Пишпека) в качестве «опорного пункта для будущих границ».

Крайняя осторожность царского правительства в проведении среднеазиатской политики объяснялась в данном случае назревавшим в Европе серьезным конфликтом между Францией и ближайшим соседом России — Австро-Венгрией. «В начале 1859 г. уже было несомненным предстоявшее столкновение Пьемонта с Австрией, — характеризовал сложившуюся обстановку историк А. Л. Зиссерман. — Столкновение это могло грозить серьезными политическими осложнениями и вызвать общую европейскую войну с неизбежным участием России».

Этот конфликт через несколько месяцев (в апреле 1859 г.) действительно разросся в открытую войну Франции иСардинии против Австро-Венгрии. Царское правительство прилагало много усилий к дальнейшему сближению с Францией, наметившемуся чуть ли не на следующий день после окончания Крымской войны. Стремясь к развитию дружественных отношений с этой страной, царское правительство по соглашению с Наполеоном III обязалось выставить на русско-австрийскую границу четыре армейских корпуса. Поэтому пришлось временно отказаться от слишком широких планов в Средней Азии. «В Петербурге были очень озабочены опасением, что мы могли быть втянуты в войну. Отсюда возникли опять толки о необходимости усилить войска на западной границе», — писал в своих воспоминаниях Д. А. Милютин. Приближавшаяся к концу борьба против Шамиля на Кавказе также отвлекала силы царского правительства. Не случайно почти через год после январского обсуждения Гасфорд обнадеживал Катенина, что его предложения не были совершенно отвергнуты, а только «отложены по случаю смут на Западе».[19 c. 184]

Весной 1859 г. в Оренбургском крае и в Западной Сибири начали проводиться в жизнь постановления петербургских совещаний. Обер-квартирмейстеру Оренбургского корпуса Дандевилю было поручено изучить восточное побережье Каспийского моря и найти удобное место для якорной стоянки и постройки торговой фактории.

Вскоре после отъезда Бутакова, 1 августа 1859 г., население Кунграда, возмущенное произволом Мухаммеда Фана, утвердившегося в городе при поддержке туркменских феодалов, восстало. Мухаммед Фана был убит, и вскоре в Кунграде была восстановлена власть хивинского хана. Снова низовья Аму-Дарьи оказались под контролем Хивы, отношения с которой у России оставались чрезвычайно натянутыми.

Более удачно действовал Венюков. Его рекогносцировочный отряд в течение июня — июля 1859 г. прошел свыше 600 верст от укрепления Верного по кокандским владениям. Были проведены съемки местности, сняты планы укреплений Токмака и Пишпека и собраны обширные материалы о бассейне р. Чу.

Экспедиция Венюкова усилила влияние России среди южноказахских и киргизских племен. После окончания разведывательных экспедиций оренбургский и западносибирский генерал-губераторы опять поставили перед правительством вопрос о продвижении вперед. Гасфорд сообщал о намеченном им походе в верховья р. Чу и подготовке к захвату Пишпека. Катенин в письме к военному министру снова предлагал соединить Оренбургскую и Сибирскую линии южнее Ташкента, завоевать этот город и включить его в состав Российской империи, занять дельту Аму-Дарьи и юго-восточное побережье Каспийского моря, чтобы создать укрепление в Красноведеком заливе. Для обоснования последнего Катенин указывал на необходимость «положить конец замыслам англичан», создававших Российской, империи «затруднения на Востоке».

В 1860 г. в Бухару прибыло несколько представителей Англии, чтобы добиться от эмира Насруллы согласия на организацию английского судоходства по Аму-Дарье. Одновременно с этим через Каратегин и Дарваз проник в Коканд специальный разведчик англо-индийского правительства Абдул Маджид, которому поручалось установить контакт с правителем Коканда Маллябеком и передать ему подарки и письмо с предложением поддерживать связь с Британской Индией.

Абдул Маджид собрал важные сведения об экономическом и политическом положении Кокандского ханства и ведущих туда из Индии путях и доставил их в Калькутту. В связи с этим новый оренбургский генерал-губернатор А. П. Безак, сменивший умершего в 1861 г. А. А. Катенина, получил срочные указания из Петербурга внимательно наблюдать за дальнейшими шагами Англии в Средней Азии. [25 с. 207]

Из Коканда непрерывно поступали сведения о развернувшейся там подготовке к военным действиям против России весной 1860 г. В г. Туркестан прибыл из Афганистана специалист по оружейному делу, предложивший местному беку помощь в изготовлении пушек, мортир и артиллерийских снарядов европейского образца{355}. Военные власти Оренбурга не без оснований полагали, что этот мастер был прислан из Британской Индии.

Приказчик торгового каравана, посетивший различные города Кокандского ханства, сообщал о запрете хана Маллябека «резать в пищу лошадей», годных для кавалерийской службы, и о неудавшейся попытке хана вступить в союз с бухарским эмиром для совместного нападения на русские владения.Этот приказчик подтверждал, что в Коканде находится несколько англичан, которые «занимаются литьем пушек по образцу европейских». Он заявлял даже, что видел в Ташкенте уже около 20 медных орудий, поставленных на лафеты.

В декабре 1857 г. англо-французские войска после ожесточенной бомбардировки овладели Кантоном. Подавив народно-освободительное восстание 1857–1859 гг. в Индии, британские правящие круги перебросили в Китай крупную сухопутную армию и захватили столицу страны Пекин.

К этому времени Англия, продвинувшись далеко на север Индии и подчинив Кашмир, настойчиво прокладывала себе путь в западные районы Китая. Британские разведчики проникали в Яркенд и Кашгар, старательно изучали горные проходы, ведущие в Синьцзян и Тибет, искали наиболее удобные дороги в эти области Китайской империи. Английская агентура действовала и в Синьцзяне и в Средней Азии.

2.2 Военные проекты офицеров Генерального штаба и войск Туркестанского военного округа второй половины XIX - начала XX в

Многочисленные российские проекты военных походов в Индию, оставаясь нереализованными на протяжении XIX - начала XX вв., тем не менее, кардинальным образом влияли на англо-русское соперничество на Среднем Востоке. Провоцируя многочисленные военные столкновения Великобритании и Российской империи, и приводя к масштабным финансовым издержкам с обеих сторон, проекты военных походов послужили ингибитором англо-русских столкновений в Европе.

История российских проектов военных походов в Индию не получила полного отражения в отечественной и зарубежной исторической науке, однако, сами походы занимали немаловажное место во внешнеполитических акциях руководства Российской империи. Большое число общих и частных исследований, посвященных проблеме англо-русского соперничества, зачастую поверхностно касались вопросов организации военных экспедиций к границам Индии. Отсутствие комплексного исследования всех аспектов темы, рассматривающего многочисленные проекты, позволяет говорить об актуальности темы исследования, применительно к современному состоянию изученности проблемы.

Адекватной оценке роли военных планов в отношении Индии в отечественной историографии англо-русского соперничества на Среднем Востоке препятствовало обращение исследователей к более масштабным и, на их взгляд, исторически значимым событиям и процессам внешнеполитической жизни Российской империи. Недостаточная разработанность темы в имеющихся исследованиях вынуждает обратиться к изучению вышеуказанных проблем.

Политическая подготовка трех последних войн, веденных Россией в XIX столетии (в 1828, 1853 и 1877 годах), была недостаточная. России приходилось воевать не только без союзников, но и оставлять главные силы армии против западной границы и внутри на случай вмешательства в войну соседних держав.

Войны, веденные Россией в XIX столетии, начинались каждый раз недостаточными силами, которые с началом войны приходилось значительно усиливать.

Связь армий с внутренними местностями России в дорожном отношении была недостаточная.

Недостаточный отпуск денежных средств на армию в мирное время был причиной отсталости ее в вооружении и в техническом отношении в 1855 году от армий французской и английской, а в 1877–1878 годах — от турецкой.

В Русско-японскую войну в 1904–1905 годах все эти невыгодные для России в военном отношении условия повторились.[4 с. 185]

Причина постоянства неблагоприятных для России условий, как объяснено выше, лежала главным образом:

1) в неопределенности нашей политики по отношению к делам Ближнего Востока,

2) в бедности и отсталости в культурном отношении России сравнительно с ее западными соседями.

С возвращением России к национальной политике облегчится и ведение внешних сношений, ввиду их определенности; облегчится также подъем духовных и материальных сил русского народа. Национальная русская политика должна будет самым деятельным образом готовить благоприятную политическую обстановку на случай возможных еще осложнений, особенно на Дальнем Востоке.

По мнению знаменитого гр. Мольтке, «политика влияет решительным образом как на начало, так и на конец войны».

По мнению фон дер Гольца, «без деятельной политики счастливое ведение войны невероятно».

В настоящее время такому соглашению уже положено прочное начало. В особенности, если и Германия примкнет к этому соглашению, для России, в случае новых осложнений на Дальнем Востоке, явится возможность не оставлять главных своих сил на западной границе, как это приходилось делать во все войны, веденные Россией за последние 90 лет.

Если же состоится соглашение с главными европейскими государствами и по делам Дальнего Востока, Россия получит возможность располагать всеми своими силами для отпора желтой расе и не останется без союзников.

2.3 Военные походы в Индию второй половины XIX - начала XX в

Под «Большой Игрой» принято понимать историю векового противостояния России и Великобритании в Центральной Азии. Географию и временные рамки этого противостояния определить довольно сложно. Историки, использующие этот термин, как правило, исходят из того, что события, связанные с «Большой Игрой», закончились в 1907 году вместе с заключением российско-британского договора, когда все спорные вопросы в азиатском регионе между Россией и Великобританией были урегулированы.

Впрочем, это ограничение довольно условно, особенно если вспомнить, что договор просуществовал лишь десяток лет и рухнул вместе со всем остальным дипломатическим наследием Российской империи в 1917 году. Затем в Азии начались такие же «игры» с участием большевиков, английских экспедиционных корпусов и местных вооруженных отрядов, которые по своему драматизму и накалу едва ли не превосходят все события «Большой Игры» прежних лет.

Что же касается географии, то здесь четко определить поле «Большой Игры», пожалуй, не возьмется никто. Его пространство одновременно включает в себя Иран, Индию, Афганистан, Центральную Азию, оно свободно преодолевает горы, моря, реки и пустыни, скорее заставляя вспомнить о маршрутах армий Александра Македонского или Чингисхана. Пожалуй, именно условность исторических и географических очертаний «Большой Игры» прежде всего заставляет говорить о том, что явление это не связано с какими-то четкими конкретными историческими реалиями, а имеет более глубокие причины.

Впрочем, «классическим» периодом «Большой Игры» в любом случае принято считать 19 век, ее участниками – Великобританию и Россию, а ее основной ареной – Центральную Азию. Однако некоторые закономерности того, как развивались события той эпохи, пожалуй, могут помочь и в понимании некоторых современных процессов в регионе.

Прежде всего, уместен вопрос, была ли «Большая Игра» действительно игрой, то есть общим состязанием, в котором участвуют как минимум двое. Игрой историю российско-британских взаимоотношений в Азии представляли лишь некоторые британские политики и военные. По их мнению, целью этой игры было вторжение России в Индию и, соответственно, противодействие этому намерению со стороны англичан. Откуда возникла сама идея, что русские собираются вторгнуться в Индию, сказать трудно. Пожалуй, впервые она была сформулирована в главном апокрифе учения о Российской угрозе – так называемом «Завещании Петра Первого», в котором Петр среди прочих многочисленных экспансионистских планов вроде бы завещал потомкам овладеть Индией. Впрочем, обсуждать это завещание всерьез можно примерно так же, как, скажем, «Протоколы сионских мудрецов» - памфлеты, которые неожиданно овладевают умами и, увы, оказывают влияние на реальные исторические события.

Справедливости ради стоит отметить, что проект военного похода на Индию из России однажды все-таки был подготовлен и даже начал осуществляться. Император Павел Первый отправил для захвата Индии отряды казаков во главе с атаманом Платовым. Произошло это в 1801 году, когда император посчитал себя обманутым англичанами и заключил союз с Наполеоном. Однако шаг этот, скорее, свидетельствует о странности принимаемых ПавломIрешений, чем о реально существовавшей угрозе захвата русскими Индии. Казаки успели дойти до северного берега Аральского моря, после чего срочно были отозваны уже вступившим на престол императором Александром. При этом приходится признать, что своим решением он не отвел от Англии смертельную угрозу, а предотвратил гарантированную финальную катастрофу этого безумного похода.

Тем не менее, в Англии, особенно в Британской Индии, постоянно появлялись политики и военные, считавшие, что Индия стоит перед угрозой неминуемого российского вторжения, и полагавшие необходимым предотвратить его любыми средствами. В том числе и максимальным военным и торговым продвижением Британии на север от Индийских владений в Центральную Азию. Можно перечислить несколько сочинений(как памфлетов, так и довольно серьезных исследований, посвященных этой теме): от «Описания военной и политической мощи России» генерала Вильсона, написанного в 1817 году, до «Англии и России на Востоке» Генри Роулинсона, опубликованного в 1875 году. Эти книги разделяет целая эпоха, за время которой сменился не один правитель в обеих империях, а сами империи изменили свои очертания и даже успели повоевать друг с другом. Значительно расширились за это время и географические представления о землях, лежащих между Индией и Россией. Неизменным осталось лишь одно: главное звено доказательств, приводимых в подобного рода исследованиях. Независимо от представленного в них фактического материала из истории или географии, от полноты приводимых данных военного характера сводятся они примерно к одному: Россия может напасть на Индию, потому что ее территория постоянно расширяется; добраться до Индии с севера армия вторжения теоретически может, хотя практически это чрезвычайно сложно; однако если Россия все время расширяется, значит подойдет черед и Индии.

Разумеется, это предельное упрощение, но все же в целом доказательная база выглядит именно так. Поэтому то, что принято называть «Большой Игрой», заключалось, прежде всего, в активности англичан на территориях вне границ британской Индии, где эта активность часто пересекалась с аналогичной деятельностью русских. Это считалось защитой интересов Индии. При этом до сих пор никто так и не смог доказать, что у России когда-либо существовали действительные намерения захватить британские владения в Индии или каким-то образом против них злоумышлять (авантюрные проекты или идеи некоторых военных – а таковые действительно время от времени появлялись – принимать за государственные политические планы все-таки не стоит).

Необходимо, наверное, отметить и то, что противостояние России и Великобритании в рамках «Большой Игры» никогда не ограничивалось исключительно военно-стратегическими вопросами. Идеологи проникновения Великобритании в Центральную Азию всегда подчеркивали важность выхода на местные рынки. Понимали это и в России, поскольку еще до начала военной экспансии России в Центральной Азии участники ряда английских экспедиций – в частности, Муркрофт и Александр Бернс – отмечали, что местные рынки уже наводнены русскими товарами, о качестве которых они отзывались весьма нелестно, и полагали, что, если бы Британия получила на рынок равный доступ, успех был бы обеспечен. Да и сама начавшаяся в 1860-х годах российская экспансия в регион, как считают многие исследователи, была изначально вызвана необходимостью поставить под контроль регионы, производящие хлопок – в каком-то смысле стратегическое сырье для молодого российского капитализма, поставки которого чрезвычайно осложнились после начавшейся в США Гражданской войны. [26 с. 182]

Впрочем, как бы то ни было, главный аргумент участия России в «Игре» в качестве сознательного игрока сводится к неоспоримому факту, что Российская империя действительно постоянно расширялась на протяжении почти двух столетий. А раз она расширялась, то расширялась не просто так, а КУДА-ТО. Например, к Индийскому океану, а значит, и к Индии. Впрочем, если признать подобный аргумент, то необходимо допустить, что у России могли существовать четкие планы, рассчитанные на пару веков, которые бы последовательно реализовывали все российские монархи вне зависимости от убеждений и проводимой политики. Для того чтобы поверить в это, надо быть фантастически высокого мнения о слаженности и управляемости российского государственного аппарата. Впрочем, представлять своего противника в виде отлаженной зловещей машины, последовательно выполняющей какую-то грозную программу - порок восприятия, свойственный слишком многим политикам и общественным деятелям в любой стране.

Как показывает практика, более верными обычно оказываются куда более простые объяснения. Разумеется, никто не претендует на универсальный ответ на вопрос, почему Россия 200 лет расширялась на юг и юго-восток. Однако усматривать здесь следование одному раз и навсегда утвержденному плану представляется весьма сомнительным. Пожалуй, на определенные размышления могут навести слова лорда Керзона, совершившего в молодости поездку по строившейся тогда Закаспийской железной дороге. Этот далеко не русофильски настроенный политик, будущий вице-король Индии и консервативный министр иностранных дел, высказался в своей книге по вопросу российской экспансии так: «При отсутствии каких-либо физических препятствий и во враждебном окружении… вся логика дипломатии сводится к пониманию альтернативы: победа или поражение. Россия было просто вынуждена продвигаться вперед, как Земля – вращаться вокруг Солнца».

Разумеется, не стоит считать эту фразу вершиной политической аналитики, раз и навсегда снимающей все исторические и политические вопросы. Но все же обратить на нее внимание стоит. Просто потому, что это попытка трезвого и беспристрастного взгляда на положение дел. Центральная Азия в век противостояния империй была прорехой на политической карте. И эту прореху рано или поздно кто-то должен был «залатать». Россия же, подчиняясь почти физическим законам инерции, продвигалась к Среднеазиатским ханствам просто протягивая линии своих крепостей все дальше на юг через казахские степи. Движение это можно сравнить с продвижением русских по Сибири или продвижением американских поселенцев на Запад. Несмотря на все различия, общее здесь одно: отсутствие твердого сопротивления подстегивает дальнейшее движение вперед. То, что Британцы не пришли в Центральную Азию первыми, может во многом быть объяснено не сложными дипломатическими играми или какими-то политическими просчетами, а суровой географической действительностью: чтобы утвердить свое влияние в Коканде, Хиве и Бухаре, англичанам надо было преодолеть горы, а русским – степь. При сложности обеих задач, вторая все же выглядела проще. Кроме того, англичанам надо было утвердиться в Афганистане, однако после двух прискорбных попыток они стали первым народом в новой истории, пришедшим к выводу, что покорить Афганистан невозможно.

Впрочем, каким бы ни был взгляд на «Большую Игру», самое скромное место в ней отводится роли самих центральноазиатских стран. Никто почему-то не хочет взглянуть на историю региона и существовавших в нем государств изнутри. Отмечается лишь то, как в регион пришли империи и начали там свои «игры», не задумываясь, как эти «игры» видятся самим жителям, чей вклад в историю региона насчитывает не одно столетие. Впрочем, это отражение общего европейского высокомерия, которое вряд ли может быть полностью преодолено, особенно при рассмотрении исторических сюжетов. В конце концов, главные участники этих процессов и в Британии, и в России придерживались именно такого взгляда на мир, при котором их страны находятся в центре мира, а Азия нужна лишь для обслуживания их интересов. Это реалии тех лет.

Все вышеперечисленное – наблюдения за историей позапрошлого века. Однако нам гораздо важнее посмотреть на реалии Центральной Азии века двадцать первого. И здесь можно усмотреть ряд важных аналогий. Прежде всего, вместе с крушением Советского Союза Центральная Азия вновь оказалась предоставлена сама себе. Она не находится ни под чьим внешним управлением или покровительством. А значит, в центре азиатского континента вновь «открылся» громадный регион с населением почти 50 миллионов человек, относительно развитый промышленно и обладающий в совокупности громадным сырьевым потенциалом. Кроме того, с появлением в наше время нового ресурса, из которого можно извлекать прибыль, а именно предоставления территории для транзита товаров и услуг, значение Центральной Азии как региона, лежащего между стремительно развивающимся Китаем, Россией и Европой, а также примыкающего к Индии и Пакистану, повышается многократно.

Однако при всем при этом нельзя не замечать и другого: государства Центральной Азии в настоящее время почти окружены гораздо более сильными в экономическом плане соседями (это Россия, Китай, Индия, а в каком-то смысле, Иран и Пакистан). Если же сравнить военный потенциал стран региона и государств-соседей, то здесь будет заметен еще более драматичный разрыв. Центральная Азия в настоящее время является единственным регионом мира, который с трех сторон окружен ядерными державами. Если же через какое-то время ядерная бомба окажется также и у Ирана, то круг замкнется полностью, и в отношении ядерной безопасности положение региона сравнится разве что с зажатой между Россией и Китаем Монголией. По принципиальным характеристикам оно мало чем отличается от положения среднеазиатских ханств в девятнадцатом веке, то есть соответствует начальным условиям «Большой Игры». Поэтому процессы, происходящие в Центральной Азии, будет удобно и правомерно рассматривать в этих категориях.[7 c. 192]

Конечно, если взять за основу такой взгляд на вещи, то стоит признать, что условия этой игры изменились. Прежде всего, в ней существенно прибавилось игроков. Таковым – причем на первых ролях – уже является Китай, в прежнее время лишь пассивно наблюдавший за разворачивающимися событиями. Кроме них в игре участвуют и второстепенные игроки, также имеющие свои интересы, например Турция и Пакистан. Кроме того, в ряду игроков первостепенных есть и такие, которые вовсе не граничат с регионом, но также стремятся утвердить в нем свое влияние: это, прежде всего, Соединенные Штаты Америки.

«Выигрыш» в этой «Игре» также несколько изменился. Точнее, изменились инструменты его достижения. Осталось желание контролировать ситуацию в регионе, а также перемещение имеющихся в регионе ресурсов в нужном для себя направлении. Однако сейчас это достигается не военной оккупацией и установлением протекторатов, а межгосударственными договорами, инвестициями, строительством трубопроводов, железнодорожных и автомобильных трасс. То есть в любом случае происходит это с гораздо большим учетом интересов местных элит, чем в предыдущих раундах «Игры». Впрочем, голый военный фактор, как показывают события вокруг Афганистана, и наличие Организации договора о коллективной безопасности тоже не исключается полностью. Условно можно считать, что новый период «Игры» начался вместе с распадом Советского Союза.

Также необходимо отметить, что события сейчас развиваются гораздо быстрее, чем в девятнадцатом веке, а значит, и фиксируемые результаты, на которые в позапрошлом веке требовались десятилетия, теперь достигаются за несколько лет. В этом случае можно признать, что на данном этапе Россия добилась весьма значимых для себя результатов. Прежде всего, почти уйдя из Центральной Азии в начале 1990-х, Россия вновь сумела туда вернуться. Одно из объяснений этого мало отличается от закономерностей, сработавших еще в девятнадцатом веке: ей вновь оказалось проще «добраться» до региона. Правда, теперь сыграла свою роль не физическая, а экономическая география, то есть не разница между степными и горными путями, а давно проложенные коммуникации из центральноазиатских стран, так или иначе завязанные на Россию. Поэтому усиление экономических позиций России почти автоматически привело к распространению ее влияния на Центральную Азию. Произошло это благодаря естественному ходу событий и работе простых экономических факторов.

При этом стоит заметить, что реакция западных игроков новой «Большой Игры» на усиление влияния России в Центральной Азии не слишком отличается от английских заявлений времен классического российско-британского противостояния. Россия в Центральной Азии вновь объявляется угрозой. Теперь, правда, угроза эта, если не считать непременных рассуждений о «поддержке недемократических режимов», видится в основном в том, что «Русский медведь» (а этот термин, как и в девятнадцатом, и двадцатом веке, вполне распространен на страницах западной прессы) подмял под себя все поставки энергоносителей из региона и теперь угрожает свободолюбивым народам Европы, эти энергоносители закупающим.[30 c. 291]

Глава 3. Реакция британской колониальной администрации и индийцев на российские проекты завоевания Индии

Политические процессы в Британской Индии, в том числе эволюция системы буржуазно-политических институтов, были результатом противоборства и взаимодействия двух сил: британского колониального режима и индийского национального движения. При этом колониальная администрация играла направляющую роль, в значительной степени определяя характер, темпы и границы политического процесса. Дабы укрепить свои позиции в Индии и не допустить опасной радикализации настроений в местном обществе, британские власти стремились направить политическую активность индийцев в конституционное русло. С этой целью был взят курс на постепенное инкорпорирование представителей индийской политической элиты в структуры колониального государственного механизма. Отражением этого курса явилась серия конституционных реформ, проводившихся в колонии со второй половины XIX века, в результате которых к моменту получения Индией независимости здесь сложились основы политических институтов, основанных на принципах западного парламентаризма.

В свою очередь, успех политической модернизации в Индии, начавшийся в колониальный период, напрямую зависел от понимания индийской политической элитой сути происходящих процессов, готовности осваивать нормы и институты политической демократии и сохранять их преемственность. Движение за независимость не сводилось только к борьбе за политический суверенитет, но и предполагало процесс политической трансформации индийского общества на путях освоения и адаптации западных политико-правовых и социально-экономических ценностей. С момента своего возникновения в 1885 году Индийский национальный конгресс являлся ведущей политической силой страны, действующей в этом направлении. Конституционные реформы, сопровождающиеся постепенным расширением представительства индийцев в управленческих структурах, рассматривались основателями ИНК как основной путь продвижения Индии к самоуправлению. Со временем арсенал тактических методов Конгресса расширялся, но парламентские формы борьбы сохраняли свою первостепенную значимость.[28 c. 319]

3.1 Индийские посольства в Россию как реакция на российские проекты военного вторжения в Индию

Нельзя не заметить, что перемены в российской восточной политике в начале XIX века, мотивы ее продвижения на юг Центральной Азии рассматриваются в публикациях достаточно обстоятельно. Только с той лишь разницей, что если одни авторы подходят к освещению проблемы с некоторой долей объективизма, то другие – начисто отвергают его и подменяют субъективизмом, а порой типичной замшелой фальсификацией. Уже при беглом знакомстве с публикациями бросается в глаза тот факт, что во многих из них упускается из виду весь более чем столетний период развития отношений России с государствами Центральной Азии после Петра I. А ведь для них, как уже говорилось, были характерны прежде всего динамизм и эволюционность, в чем сказался решительный отход от стереотипов прошлого. Особенно примечательно то, что вплоть до 40-х годов XIX века и несколько позднее Россия избегала вооруженной конфронтации и даже мелких конфликтов с сопредельными государствами, чего никак нельзя сказать о Хиве, Бухаре и Коканде, оказывавших давление друг на друга из-за территориальных споров. Кроме того, с начала XIX века Россия разморозила дипломатические отношения с Хивинским ханством, прерванные после трагических событий 1717 г. Сюда осенью 1819 г. прибыло посольство капитана Н.Н.Муравьева, обсудившее с хивинскими властями широкий круг проблем, связанных с совершенствованием двусторонних торговых связей и усилением безопасности торговых путей. Приблизительно через год, в октябре 1820 г., из Оренбурга в Бухару выехало посольство А.Ф.Негри, в задачу которого так же входили разработка и принятие нового совместного российско-бухарского торгового соглашения. Что касается дипломатических усилий Хивы и Бухары, то и они не раз снаряжали различные миссии в российскую столицу. Так, еще в 1801 г. Санкт-Петербург посетило бухарское посольство во главе с Хаит-Мухаммедом, заверившее Российское правительство о готовности эмира Хайдар-хана к расширению двустороннего сотрудничества. Это подтвердило в 1802 г. и новое бухарское посольство Ишмухаммеда Байкишиева, посетившее российскую столицу с официальным визитом. Набиравшие обороты дипломатические обмены продолжались и в последующие годы, постепенно расширяя и обогащая, хотя и не так легко и просто, как может показаться на первый взгляд, правовое поле сотрудничества между Россией и государствами Центральной Азии. Словом, позитивные факторы, ясно указывавшие на эволюционный характер развития отношений, были налицо.

Так что же послужило решающим толчком к радикальному пересмотру политического курса России в регионе Центральной Азии, на Востоке в целом в начале XIX века, отзвуки которого дают о себе знать и сегодня по прошествии почти двух столетий? Однозначно ответить на этот вопрос сложно, ибо любая серьезная государственная политика всегда аккумулирует в себе множество мелких и мельчайших слагаемых, обволакивающих одну единственную – стержневую, определяющую всю стратегию и тактику действий. Распознать ее удается не всегда и не всем, тем более, если такая цель тем или иным автором перед собой и не ставится вовсе. Поэтому удивляться тому довольно широкому разнообразию мнений, порой диаметрально противоположных, о мотивах продвижения России на юг Центральной Азии, кочующих по страницам западных изданий, не приходится. Например, Т.М.Мастюгина и Л.С.Перепелкин, кстати, российские ученые, работающие в институтах Российской Академии наук, в книге, посвященной этнической истории России, изданной под редакцией историка-востоковеда и политолога проф. В.В.Наумкина, российскую политику на всем протяжении XVIII – XIX веков называют «аннексионистской» и к тому же еще и «имперской». «…Территориальное расширение России в XVIII и XIX веках, – утверждают они, – направленное на аннексию других государств, расположенных в центрах древних цивилизаций (Центральная Азия, Кавказ…), имело отчетливо имперский характер». Столь категоричное, причем в корне ошибочное суждение оказалось в унисон «изысканиям» многих западных ученых, в частности, доктора философии и политологии, профессора Ширен Т.Хантер, специалиста по проблемам реформистского ислама, автора крайне тенденциозной работы «Ислам в России: политика идентичности и безопасности». Не обременяя себя осмотрительным обращением с терминологией и определениями, она продвижение России к южным рубежам Центральной Азии квалифицируется как «русское завоевание», называет и его временные рамки – с 1820-х до 1900-х годов, не разъясняя суть этой в общем-то довольно странной периодизации. Далее, не останавливаясь на целях российской политики, в книге указывается, что «Россия, расширяя свои границы на юг, все более и более приобретала признаки классической колониальной империи. Преемники Екатерины вообще не предпочитали вести ее просвещенную политику и к 1860-м годам российские власти перешли на путь в большей степени империалистический и прибегали к явно ассимиляторской политике в отношении мусульман…». Но тут же, чтобы как-то смягчить чрезмерную жесткость утверждения, делается оговорка, что «эта политика применялась с различной степенью интенсивности в разное время и в различных частях империи». Из этого сам собой напрашивается вывод, что аннексионистская суть вытекала из самой «имперской» природы Российского государства, следовательно, в ней и нужно искать главный мотив расширения России в направлении как на север, так и на юг и запад. Приходится только удивляться тому, откуда такая неоправданная и ничем не обоснованная категоричность в рассуждениях бывшего дипломата – в прошлом члена иранской дипломатической миссии в Лондоне и Женеве, работавшей одно время даже при ООН, а впоследствии – сотрудника Гарвардского и Джорджтаунского университетов, Фонда Карнеги, Центра стратегических и международных исследований в Вашингтоне, европейских политических исследований (CEPS) в Брюсселе и т.д., и т.п. Забегая вперед, заметим, что именно в период правления Екатерины II и ее преемников в России были осуществлены практические шаги по гармонизации отношений с мусульманами, сняты ограничения на исповедование ислама, заключение смешанных браков, были открыты конфессиональные школы и медресе, строились мечети и т.д. О какой ассимиляции в таких условиях может идти речь? Что же касается взаимовлияния и трансформации самых различных культур, в том числе православной и мусульманской, то это – процесс вполне естественный, объективный и закономерный, регулируемый в целом не государством, а самими людьми, их духовным настроем и интеллектом.[8 c. 493]

Сара Дж.Ллойд в той самой своей статье, к которой мы уже обращались, избегает резких суждений и употребления понятий типа «имперская политика», «аннексия» и т.п. Одним из решающих факторов поступательного расширения России на юг она считает стремление решить наболевший пограничный вопрос, который, как показывала практика, действительно служил главной причиной нередких конфликтов в зонах соприкосновения сопредельных стран. В тот период, указывает она, границы государств Центральной Азии окончательно еще не сложились, они «были неустойчивы и представляли наживу для других». Об этом же пишет и Сарфраз Хан, указывая на то, что на западе, т.е. в районе Казахских степей естественная граница с Хивинским ханством отсутствовала и поэтому ее условной линией считали 80-ю или 81-ю восточную долготу. Кстати, хивинские власти с этим не были согласны и предлагали провести пограничную линию намного севернее, по реке Урал.

Российское продвижение на юг Центральной Азии С.Сусеку представляется всего лишь как очередное звено в цепи череды «колониальных захватов», берущих начало еще со времен Ивана Грозного. Бросая ретроспективный взгляд на становление и укрепление Российского государства, он проводит параллель между направлениями его развития на различных этапах истории и не обнаруживает в них никаких существенных различий. Остановимся на приводимых им аргументах более подробно, учитывая, что они изложены одним из авторитетных на Западе исследователей истории России и Центральной Азии. «Завоевание Россией новой, нерусской, неславянской, нехристианской мусульманской территории, – подчеркивает С.Сусек, – конечно, имело прецеденты и в прошлом: Иван (Грозный) уничтожил в 1552 году Казанское ханство, в 1556 году – Астраханское, а Екатерина аннексировала в 1783 году крупное Крымское ханство. Эти завоевания носили на себе все признаки колонизации современного типа, имели элементы, родственные с испанскими». А ведь даже неискушенному читателю из школьных учебников по истории известно, что Казанское и Астраханское ханства образовались после распада Золотой Орды на территориях, некогда входивших в состав Русского государства и захваченных монголо-татарскими завоевателями под предводительством Батыя в середине XIII века. Более двухсот лет (до конца XV века) народы Поволжья находились под кровавым и тяжелым игом татарских ханов и вернулись под защиту Руси после их сокрушительного разгрома войсками Ивана Грозного. Что касается присоединения Крыма, то и здесь есть над чем поразмыслить. Как известно, в 1768 году войска крымского хана – турецкого вассала – вторглись в южные русские земли, спровоцировав затяжную русско-турецкую войну. Она закончилась в 1774 году полным разгромом захватчиков. В соответствии с мирным договором, подписанным в небольшом селении Кючук-Кайнарджи, к России перешла значительная часть побережья Черного моря и крымский хан де-факто лишился самостоятельности. В 1783 году он отрекся от власти и Крым полностью присоединился к России. Так что же тут общего между освобождением Россией от монголо-татарского ига народов Поволжья и Крыма и «современного типа испанскими» колонизациями? Разве можно сравнивать с по сути мирным (за исключением небольших вооруженных стычек) продвижением России на юг Центральной Азии с геноцидом, развязанным испанскими конкистадорами в XV-XVI веках в Центральной Америке против местных индейцев, захваты их земель, порабощение и эксплуатацию, разрушение и уничтожение целых городов и селений на полуострове Флорида в Северной Америке, в Центральной Мексике, уничтожение древней культуры ацтеков и полное разрушение их столицы Теночтитлана, завоевание в Южной Америке Перу и уничтожение цивилизации инков, кровавую расправу с безоружными индейцами в городе Кахамарка, колонизацию Чили, Ла-Плато и многих других древних государств?! Продолжалось подобное и на протяжении XVII-XVIII веков, обрекая народы покоренных стран на рабство, нищету и прозябание. Думается, какие-либо сравнения или параллели здесь просто неуместны. [21 c. 307]

Считая, видимо, сравнение российской восточной политики с испанской колонизацией недостаточной, С.Сусек далее указывает на ее схожесть и с колониальной экспансией в XIX веке европейских держав, которая была продиктована главным образом борьбой за передел сфер влияния, овладение новыми рынками сбыта и дешевыми источниками сырья. «Российское проникновение в Сибирь, захват Центральной Азии, – разъясняет он, – …имели все признаки, схожие с европейской колониальной экспансией XIX века». При этом ее побудительными мотивами автор считает возможность получения «богатых и дешевых источников сырья, таких, например, как хлопок для русской текстильной промышленности, обеспечение привилегированной позиции для российской торговли, легкость и быстроту военных операций, в которых масса дисциплинированного и хорошо вооруженного войска, обладавшего современной европейской мощью, могла победить значительно превосходящие (по численности. – М.Н.) местные силы». С.Сусек и здесь путает две несравнимые величины. Во-первых, Сибирское ханство, расположенное в Западной Сибири, было образовано монголо-татарскими захватчиками на землях, которые осваивались еще новгородцами. В конце XVI века, в канун освободительного похода Ермака, им правил татарский ставленник Кучум-хан, известный своей жестокостью и получавший дань в пользу Золотой Орды. В 1582 году отряд Ермака, в котором насчитывалось всего 800 вольных казаков, разгромил татар и Сибирь добровольно вошла в состав Русского государства, следовательно, не могла служить такой же колонией, какие имели в XIX веке многие развитые европейские державы, например, Великобритания, Соединенные Штаты или Франция. Во-вторых, продвижение России в глубь Центральной Азии, сопровождавшееся использованием вооруженных сил, бесспорно, напоминало по внешним признакам «захват» территории. Однако по своей объективной сути оно было нацелено собственно не на расширение территории Российской империи, а установление контроля над рыночным пространством, где она осуществляла экономические контакты в условиях постоянных вооруженных столкновений между Хивой, Бухарой и Кокандом, а также систематической угрозы агрессии со стороны Ирана, Афганистана и некоторых других стран. Ситуация усугублялась тем, что Российское правительство, несмотря на напряженные дипломатические усилия, из-за бездействия местных правителей не могла реально обеспечить безопасность своих торговых караванов и граждан, которые часто оказывались жертвами неподконтрольных правительствам кочевых племен. Они, кстати, направлялись не только в Приаралье, но и транзитом через его территорию в Индию и Китай, страны Ближнего Востока. В результате российская экономика несла огромные убытки, и страна была вынуждена выплачивать крупные суммы неустойки из-за срывов коммерческих обязательств. Можно согласиться с С.Сусеком лишь в том, что среди мотивов продвижения России в глубь Центральной Азии присутствовали интересы и промышленного капитала – получение доступа к дешевым и надежным источникам сырья, создание привилегированных условий для российской торговли и т.п., что было характерно и для экспансии всех европейских стран, каждая из которых заботилась в первую очередь о национальных приоритетах. Вместе с тем автор оставляет вне поля зрения другие куда более существенные мотивы, игравшие определяющая роль при разработке стратегии продвижения России на юг Центральной Азии. Речь идет, прежде всего, о противодействии торгово-экономической и военной экспансии в регион Англии, использовавшей весь арсенал средств для осуществления новых колониальных захватов в Прикаспии и Приаралье, о чем будет сказано ниже.

Доктор Жерард Челианд, профессор политической социологии, именующийся не иначе как «независимым экспертом», руководивший еще недавно Европейским центром по изучению конфликтов, консультант Центра анализа и прогнозирования Министерства иностранных дел Франции, как и С.Сусек, не видит каких-либо принципиальных различий между колониалистскими устремлениями в прошлом развитых европейских держав и политикой России в Центральной Азии. Единственное, что их отличает, заявляет он в порыве откровения в монографии «Кочевые империи: от Монголии до Дуная», так это – то, что «в отличие от другого, европейского империализма, эта колонизация имела место на сопредельной территории». Чтобы лишний раз подчеркнуть для большей убедительности именно аннексионистский характер российской восточной политики, он приводит в виде хронологии продвижение России на юг Центральной Азии, подмешав ее излюбленными в западной историографии понятиями «захват» и «завоевание». А ведь при внимательном рассмотрении, а самое главное – наличии желания отличия, причем существенные, между политикой России и колониалистскими устремлениями европейских держав можно было бы легко увидеть. К примеру, порабощение и эксплуатация целых народов, изгнание их с исторической родины и переселение в резервации, вывоз коренных жителей Африки, Австралии, Латинской Америки в «новый свет» и продажа их как рабов, подлинный геноцид индейцев, мексиканцев и других народов в самой Северной Америке, разрушение исторических городов и селений, неограниченный, причем некомпенсируемый вывоз в метрополию из покоренных стран культурных ценностей, природных и сырьевых ресурсов – разве это и еще многое другое, характерное для европейской колониальной экспансии в Африке, Юго-Восточной Азии, Латинской Америке, Ближнем и Среднем Востоке, было присуще и политике России?! Бесспорно, втягивая государства Центральной Азии в сферу своего влияния, она заботилась в первую очередь о национальных интересах, но не в ущерб народам сопредельных стран, например, Хивы или Бухары, продолжавших существовать в XIX веке в условиях господства отсталых патриархально-феодальных отношений и которым, естественно, было чему у нее поучиться, что перенять хотя бы в плане освоения новых капиталистических отношений. Это – особая тема, выходящая за рамки настоящей статьи, и потому мы не будем останавливаться на ней подробно.

Рональд Э.Савойя, профессор истории университета Боулинга Грина (США), отвергает концепцию приоритетности «сопредельной территории». При рассмотрении движения России в XIX веке на юг на первый план он выдвигает три взаимосвязанных фактора. «Для имперского расширения, – указывает он в книге «Зарождение и развитие глобальной экономики (начиная с XV века)», – имелись три определяющие причины: 1) узость рамок естественных границ; 2) грабительские набеги из мусульманских султанатов, которые осуществлялись кочевыми племенами в целях захвата крестьян, чтобы превратить их затем в рабов; 3) потребность в увеличении объема торговли между севером и югом для финансирования строительства и эксплуатации железных дорог, необходимых для того, чтобы оказать поддержку расширению и сохранить управление занятыми территориями». Любопытно, что Р.Э.Савойя эти факторы обусловливает не колонизаторскими порывами, а запросами политики индустриализации России, развитие которой делит на два основных этапа. На первом из них, определяемом им как «самая ранняя стадия индустриализации», охватывающем 1800-1865 годы, «Россия подчинила себе феодальные княжества на Кавказе и плюс обширное степное пространство к востоку от Каспийского моря, которое было населено разнородными кочевыми племенами скотоводов»; на втором, приходящемся на 1865–1895 годы, «Россия заняла феодальные Бухарское, Хивинское и Кокандское ханства вдоль своей южной границы». Эти приобретения, заключает Р.Э.Савойя, «стали возможны потому, что центральное Российское правительство энергично осуществляло политику индустриализации». Не будем углубляться в дискуссию и только заметим, что аргументы автора представляют интерес, однако они, к сожалению, раскрывают только отдельные аспекты проблемы, а не всю гамму причин и предпосылок, послуживших своеобразным строительным материалом для российской политики в отношении Центральной Азии в середине XIX века.[14 c. 116]

Приоритетности сугубо экономических факторов над политическими при разработке и реализации российской политики отдает предпочтение и Мюриэль Джофф – сотрудник программы американского Совета по международному обмену учеными по Белоруссии, Украине, странам Балтии и Центральной Европы, чья запоминающаяся статья под интригующим названием «Алмаз в грубом: государство, предприниматели и скрытые ресурсы Туркестана в последней имперской России» была помещена в подготовленном под редакцией Марш Зиферт коллективном сборнике «Расширение границ российской истории», посвященном Альфреду Дж. Риберу. Она заметно выделяется среди множества работ на подобную тематику. Прежде всего, тем, что в ней и установление контроля в 1850-е годы над территорией так называемых «Киргизских степей» (в основном юг современного Казахстана и часть Кыргызстана), и нанесение серьезного поражения слабо вооруженным и экипированным армиям тогда еще независимых Кокандского и Бухарского ханств в 1860-е годы показаны не более чем как подготовка предпосылок для реализации стратегических экономических целей России в Центральной Азии. Автор подразделяет их в основном на две самостоятельные группы. К первой относит самые значительные, в частности, «обеспечение экономического доминирования России» в регионе, а ко второй – менее существенные, но так же важные, направленные на «улучшение коммерческих отношений», т.е. торговых связей. Эти цели, подчеркивает М.Джофф, были обусловлены тем, что «развитие российского ткачества, особенно хлопчатобумажного производства, в первой половине XIX века усиливало предпринимательские мечты о преобразовании Центральной Азии в обширный рынок для российских товаров и источник сырья для российской промышленности. Эти надежды отразили не только трезвую оценку слабости внутреннего рынка России и ее неспособности конкурировать на европейских рынках, но так же и убежденность предпринимателей в том, что экономические отношения с Азией существенны для демонстрации мощи России как великой державы». Такова, заключает автор, комбинация «экономического интереса, российского национализма и имперских мечтаний», питавших всю российскую «передовую политику в Азии» в середине XIX века. Характерно, что Мюриэль Джофф в противовес многим западным исследователям допускает возможность отнюдь не только силового, но и мирного продвижения России на юг Центральной Азии, если бы не жесточайший «хлопковый голод», разразившийся в связи с гражданской войной в Америке, побудивший российский торговый капитал резко усилить давление на правящие круги с тем, чтобы вынудить их на решительные действия. К сожалению, эта предположение, заслуживающее особого внимания, в исследовании не получило дальнейшего развития.

3.2 Оборона Индии: использование тезиса о «русской угрозе» Индии британской колониальной администрацией для проведения наступательной политики на Среднем Востоке

К рубежу 60-70-х годов XIX века положение Британии в Индии и на Среднем Востоке претерпело серьезные изменения. Англия к этому времени имела поучительный опыт первой англо-афганской войны 1838-1842 годов, гератского конфликта 1857 года. Напряженная ситуация сложилась в Индии после подавления восстания 1857-1858 годов и на ее северо-западной границе – в районе обитания восточно-пуштунских племен, воспринимавшимся в Англии как плацдарм для дальнейшего продвижения в Афганистан. В 60-х годах XIX века ускорилась и приобрела широкий масштаб колонизация Россией Средней Азии. В 1864 году начались военные действия против Кокандского ханства, а затем и против Бухары. В 1868 году Коканд и Бухара признали свое поражение. В 1873 году их судьбу разделила Хива. Все эти территории вошли в состав Туркестанского генерал-губернаторства. Англо-русское противостояние на Среднем Востоке перешло, таким образом, в новое качество, что требовало определения новых ориентиров восточной политики и адекватных новой ситуации методов ее осуществления. Тезисы о “русской угрозе” и необходимости “обороны подступов к Индии” вновь приобрели стратегическое значение. К восточной политике Британии вновь было приковано внимание государственных деятелей, военных, ученых.

Большое влияние на определение восточной политики Великобритании в 70-х годах XIX века имел Генри Роулинсон. Он имел репутацию ученого – большого знатока Азии, во многом повлиявшего в другом своем качестве – дипломата и имперского чиновника – на выработку наступательного курса” Великобритании на Среднем Востоке.

В 1868 году он стал автором “Меморандума”, первоначально подготовленного как речь в Палате Общин, но увидевшего свет не в форме устного выступления, а розданного депутатам в письменном виде. “Меморандум” имел принципиальное значение как декларация программы “наступательного курса” Великобритании на Среднем Востоке. В 1875 году Г. Роулинсоном была опубликована книга “Англия и Россия на Востоке”, в которой были изложены его взгляды на англо-русское соперничество на Востоке. Ее составили многочисленные статьи, опубликованные в разное время преимущественно в журнале “Квартерли Ревью”, в том числе и упомянутый “Меморандум”, и вновь написанные специально для этого издания. Исходным пунктом в рассуждениях Г.Роулинсона являлась идея о русском вторжении в Индию, воспринимавшаяся им приближающейся реальностью по мере продвижения России в Средней Азии. Более того, колонизацию Россией Среднего Востока Роулинсон расценивал еще и как средство нейтрализации Англии в Европе и, особенно, в зоне черноморских проливов. Поэтому Роулинсон утверждал, что Англия “без колебаний возьмется за оружие, если ее правам или интересам будет грозить серьезная опасность либо в Турции, либо в Египте, либо в Центральной Азии”. Он с тревогой констатировал активизацию русской торговли в Коканде, Кульдже, Кашгаре и делал из этого практический вывод о необходимости адекватных контрмер с английской стороны. Роулинсон видел долг Великобритании в том, чтобы укрепить ее позиции сначала в Афганистане, а затем и Иране. “… В интересах мира, в интересах торговли, в интересах нравственного и материального развития можно утверждать, что вмешательство в дела Афганистана стало в настоящее время долгом и известные жертвы или ответственность, которые мы возложим на себя, восстанавливая порядок в Кабуле, окупятся в будущем”, – заявлял он.

Афганская граница, по Роулинсону, выполняла функцию передового рубежа обороны Индии. Поэтому для ее укрепления целесообразно использовать любые средства, но предпочтительно – мирные: попытаться действовать при опоре на местных правителей. Вместе с тем, Роулинсон настойчиво повторял мысль о том, чтоввиду очевидной перспективы русской экспедиции в Индиюнеобходимо было держать на афгано-индийской границе готовые к боевым действиям войска, которые можно было бы использовать и для давления на эмира Афганистана и для обороны Индии. Роулинсон предлагал форсировать из стратегических соображений строительство железнодорожной ветки, соединяющей Пешавар с Пенджабом.

Следующим шагом по утверждению на Среднем Востоке Г. Роулинсон считал упрочение британской позиции в Иране: “персидская дипломатия является частью Восточного вопроса и, главным образом, зависит от индийской политики”. “Продвижение России к Индии и ее демонстрации против Кабула и Герата, требуют от нас более активного вмешательства в дела Тегерана”, – утверждал Роулинсон. “Нам необходимо занять прочное положение в стране и утвердиться таким образом, – писал он, – чтобы иметь возможность противостоять давлению русских. Наши офицеры должны быть хорошо осведомлены о положении дел и занять командные посты в персидских войсках… Наличие достойно обеспеченной армии, располагающей в том числе и артиллерией, будет свидетельством возобновления нашей заинтересованности. Персидские вельможи начнут посылать своих сыновей для получения образования в Лондон, а не в Париж. Вложение английского капитала в банки, железные дороги, шахты, в другие коммерческие предприятия польются рекой, если будет обеспечен долговременный союз между двумя странами и если он будет опираться на поддержку британского правительства”.

Большой вклад в формирование идеи о необходимости обороны Индии от русской агрессии внес Ч. Мак-Грегор, тоже слывший знатоком Азии. С Востоком он был знаком не понаслышке. Его перу принадлежали обобщающие итоги многолетних изысканий труды “Центральная Азия”, изданный в 1871 г., и “Оборона Индии”, увидевший свет в 1886 г. В них делался акцент на военно-политические аспекты проблемы. Мак-Грегор рассматривал “агрессию России” по отношению к Индии, которую, впрочем, он не воспринимал, подобно Роулинсону, неизбежной, одним из частных проявлений глобального противостояния Англии и России. Поэтому проведение активной британской наступательной торговой политики на Среднем Востоке он считал уместным сочетать со средствами дипломатического давления – формированием антирусской по направленности коалиции европейских и азиатских государств.

Наконец, среди поборников идеи грядущего наступления России на Индию следует назвать профессионального военного Джорджа Маллесона. Он был широко известен в Британии как автор книг “История Афганистана”, изданной в преддверии второй англо-афганской войны – 1878 году, “Герат: житница и сад Центральной Азии” и “Русско-афганский вопрос и вторжение в Индию”, увидевших свет соответственно в 1880 и 1885 годах. Объединившей все эти работы мыслью являлась идея о необходимости проведения активной политики противодействия продвижению России в Центральной Азии. “Политика, справедливость, гуманность, …сохранение нашей индийской империи требуют действий”, – писал Маллесон. Главным направлением этих усилий он мыслил Герат, судьба которого виделась ему в качестве сепаратного государства, подконтрольного Англии. “Настал решающий момент, – утверждал он, – когда надо решить, будут ли исключительные ресурсы Герата использованы для вторжения в Индию или для обороны Индии против… агрессивной державы. Нескольких лет британского пребывания вполне достаточно для того, чтобы превратить Герат в центр административного образования по типу Бенгальской провинции в Индии”.[27 c. 39]

Наряду с существованием в Англии влиятельного направления сторонников наступательного политического курса в Центральной Азии, отнюдь не все разделяли убеждение в неизбежности вооруженного столкновения с Россией из-за Индии. “Экономист” отмечал в 1875 году, что “Россия приближается все ближе и ближе к Индии, увеличивает число своих опорных пунктов”. Но сопоставив экономические, финансовые и военные возможности России и Великобритании, он пришел к выводу о сомнительности успеха России в случае военных действий, о том, что Россия вряд ли сможет обеспечить требуемое количество войск и что дальность расстояния от опорных пунктов России сведет на нет силу удара. Россия в данный момент более опасна для Турции и Персии, чем для Индии, заключал журнал. Вице-король Индии лорд Нортбрук в 1877 году откровенно и публично признался в том, что он не верит в русскую угрозу Индии. С большим сомнением отозвался о реальности угрожающей Индии опасности лорд Солсбери. В частном письме тому же Нортбруку он писал, что разделяет его “мысль о том, что наступление России на Индию – химера”.

Очевидно, таким образом, что проводя активную политику по утверждению в Афганистане, консервативный кабинет руководствовался не эфемерной угрозой Индии со стороны России, а, как писал русский Генеральный консул в Генуе, “исходя из интересов торговой монополии, которую Англия стремится утвердить повсюду”. Необходимость “обороны подступов к Индии” воспринималась нереальной и для бывшего во втором кабинете Гладстона с 1868 по 1874 год статс-секретарем по делам Индии герцога Аргайла. Идея “обороны” в сознании прагматически мыслящей плеяды политиков нового поколения вытеснялись мотивами обеспечения долговременных британских экономических интересов и задачами противодействия масштабной Восточной политики России, причем не только в Иране и Афганистане, но и на Ближнем Востоке. Для них тезис о “русской угрозе Индии” имел, скорее, пропагандистскую окраску, нес изрядный груз традиции восприятия России главным противником Великобритании в ее претензиях на мировое господство. Он, как и несколькими десятилетиями ранее, использовался для мотивации благообразной “оборонительной” концепции британской политики на Востоке. Разногласия в связи с действиями на Среднем Востоке в среде действовавших политиков касались не столько существа дела, сколько механизма обеспечения британского присутствия в этой зоне британских имперских интересов.

В целом, в Лондоне не было разногласий в вопросе о проведении наступательной политики на Среднем Востоке не только среди членов кабинета консерваторов, но и между обеими парламентскими партиями. Принципиальная общность позиции либералов и консерваторов в этом вопросе была отмечена “Таймс”, писавшей 10 октября 1878 года о том, что “все согласны относительно того, что мы должны сделать”. Некоторые колебания наблюдались в правительстве, но они касались не главного, а частностей. “Хотя между властями существовали и до сих пор существуют различия во мнениях относительно того, какой пограничной политики следует придерживаться, – писал статс-секретарь по делам Индии виконт Кренбрук вице-королю Индии 18 ноября 1878 года, – но это различие во мнениях касается, скорее, способов действий, чем самой сути”.[6 c. 242]

Другим узлом англо-русского противостояния в 70-х годах XIX века, в котором вновь, но иначе проявлялся “индийский фактор”, было Средиземноморье, остававшееся на протяжении всего столетия одним из важнейших и сложнейших узлов международных отношений. К 1870-м годам постановка проблемы по сравнению с предшествующим периодом времени существенно менялась и это влияло на определение задач британской дипломатии: судьба “британской дороги в Индию” оказывалась в прямой зависимости от исхода нового витка англо-российского имперского противостояния на Ближнем Востоке.

Исключительная значимость имперских интересов Великобритании в Восточном вопросе отчетливо оценивалась и в деловых кругах страны: “Экономист” расценил проблему обеспечения коммуникаций с Индией важнейшей для Великобритании в Восточном вопросе. “Мы не имеем в виду этим…, что Англия не имеет других интересов в Восточном вопросе, – писал еженедельник, – или что эти интересы не подверглись угрозе в… войне (русско-турецкой 1877-1878 гг. – Н.Д.). Но не существует интересов более жизненно важных, – продолжал он, – чем укрепление военных коммуникаций с Индией, и ни одному из них нет такой прямой угрозы, как этому”.

Определение ориентиров политики Англии в Восточном вопросе было возможно лишь исходя из утвердительного или отрицательного ответа на вопрос о реальности прекращения существования Османской империи. Вероятность ее краха усматривалась британскими политиками гораздо раньше того, как этот развал начал становиться явью. Так лорд Дерби еще в 1854 году отмечал, что “развал Турецкой империи – лишь вопрос времени и, возможно, не столь отдаленного. Турки сыграли свою роль в истории… Их день прошел."

Таким образом, люди, стоявшие в кабинете консерваторов в 70-х годах XIX века во главе Форин Оффиса, выражали сомнение в целесообразности следования в русле традиционной пальмерстоновской политики в отношении Османской империи.Османскую империю – как пока еще политическую данность – в Лондоне продолжали поддерживать, ибо побежденная и ослабленная, как писал в ноябре 1877 года “Экономист”, она станет жертвой России, и тогда окажется под угрозой дорога в Индию.

З аключение

Тем временем, пока Москва и Санкт-Петербург не могли выработать конструктивное решение в отношении торговли с Центральной Азией, Россия продолжала постепенно терять свои позиции на рынках региона и уступать их Англии. Характерно, что даже спустя почти двадцать лет ситуация не менялась. Так, в заметках «Описание Кокандского ханства», составленных купцом Ключаревым, читаем: «Товары российские в нынешнем 1852 г. по всей Средней Азии, как в Кокании (имеется в виду Коканд. — М.Н.), Ташкенте и Бухаре, упали ценой до чрезвычайной степени, так, что противу прежних цен выручали 80 коп. из рубля с самых лучших товаров; продажа более в кредит, за наличные продажи совсем не было, причина оному более полагают — в нынешнем году необыкновенно большой вывоз во все азиатские провинции Средней Азии аглицких бумажных товаров; ихние комиссионеры — персиане, ширванцы и афганцы — продают здесь в кредит на 12 и 18 месяцев и тем более успевают продавать свои товары, хотя набивные ихние бумажные товары и миткали очень слабой доброты, но рисунки ситцев самые азиатские во вкусе». Ключарев особо отмечал, что цены на английские изделия устанавливаются значительно дешевле, чем на аналогичные российские с тем, чтобы вытеснить их из рынка: «Поэтому и торговля наша со здешним краем становится для нас самой безвыгодной, из бумажных товаров нет ни одного товара в особенном требовании, чтобы можно было здесь с выгодой продать, кроме металлических товаров, как-то: медь, железо, сталь, чугун, олово, которые всегда имеют здесь цену и требование на оные постоянное».

В напечатанной в 1859 г., т.е. семь лет спустя, в журнале «Вестник промышленности» корреспонденции Гавриила Каменского «Англия — страшный соперник России в торговле и промышленности», направленной им из Лондона, вновь указывалось на экономические диверсии Британии в Центральной Азии, ее широкое и последовательное наступление на позиции России в торговле со странами региона. «Почти до последнего времени, — указывал Г. Каменский, касаясь непростой ситуации, сложившейся на товарном рынке Бухары, Хивинского и Кокандского ханств, — Россия производила значительную торговлю со Средней Азией не только своими произведениями, но также вообще европейскими товарами, преимущественно покупаемыми на немецких ярмарках и отправляемыми по Волге на южный берег Каспийского моря. Отсюда караваны доставляли их различными дорогами в среднеазиатские ханства, Кабул, Герат, в Кашгар, Северную Персию, в Белуджистан и Лахор. В последнее время однако же эта цветущая торговля обнаруживает упадок, который мы не останавливаемся приписать деятельному соперничеству Англии. Дорога через Трапезунд, Эрзерум и Табриз к северным частям Азиатской Турции и Персии открыла в них… доступ английским произведениям; английское железо еще в 1831 году совершенно вытеснило на трапезундском рынке железо русское: с другой стороны, с завоеванием Сциндии восстановлен древний торговый путь по реке Инд, что открывает, таким образом, для английской промышленности свободный и удобный доступ в Среднюю Азию… Нашему отечеству таким образом угрожает сильное соперничество в его торговле на Востоке». Как видим, и Ключарев, и Каменский, акцентируя внимание на торгово-экономической интервенции Британии, в то же время старательно обходили такой не менее актуальный вопрос, как конкурентоспособность некоторых российских товаров, уступавших английским не только по цене, но и качеству, потому спрос на них на рынках Центральной Азии и оставался стабильно высоким. Однако крайне неблагоприятную в целом для российской торговли и промышленности — прежде всего набиравшей обороты текстильной — тенденцию, связанную с целенаправленной экономической экспансией Британии, отмечали абсолютно правильно. То была не просто конкурентная, а подлинная демпинговая война, развязанная против России и Центральной Азии.[15 c. 176]

Список использованных источников

1. Ахмеджанов Г.Н. Гератский плацдарм в планах британской агрессии на Среднем Востоке и в Средней Азии в Х1Хв. (30-е - 80-е гг.) - Дисс... канд. ист. наук: 07.00.02. -Ташкент, 1953. - 330 с

2. Бонгард-Левин, Григорий Максимович. Древнеиндийская цивилизация: История. Религия. Философия. Эпос. Литература. Наука. Встреча культур /Бонгард-Левин Григорий Максимович; Г. М. Бонгард-Левин; Рос. акад. наук, Отд-ние истории, Ин-т востоковедения, Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова и др.-М.: Изд. фирма "Вост. лит." РАН, 2000.-495 с

3. Бордюгов, Геннадий Аркадьевич. Белое дело: идеология, основы, режимы власти: Историогр. очерки /Бордюгов Геннадий Аркадьевич, Ушаков Александр Иванович, Чураков Валерий Юрьевич.-М.: Рус. мир, 1998.-319 с.

4. Бэшем, Артур Л. Чудо, которым была Индия: [Пер. с англ.] /А.Л. Бэшем; [Авт. предисл. Г.М. Бонгард-Левин, А.А. Вигасин].-М.: "Вост. лит." РАН, 2000.-614 с.

5. Вигасин, Алексей Алексеевич. История Древнего Востока: [учеб. пособие для вузов по специальности "Востоковедение, африканистика" и "Регионоведение"] /А. А. Вигасин.-М.: Дрофа, 2007.-223 с.

6. Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Под ред. Н.С.Киняпиной. -М.: Наука, 2007. - 509с

7. Всемирная история: Век железа. Древнейшие цивилизации Востока /[Редкол.: И.А. Алябьева и др.].-М.: АСТ, 2000.-759 с.

8. Всемирная история: Начало колониальных империй. Период английской революции /[Редкол.: И. А. Алябьева и др.].-М.; Минск: АСТ : Харвест, 2000.-1055 с.

9. Всемирная история: Учебник для вузов/ Под ред. –Г.Б. Поляка, А.Н. Марковой. – М.: Культура и спорт, ЮНИТИ, 1997. – 496 с.

10. Гоголев, Константин Николаевич. Индия, Китай, Япония: [учеб. пособие] /К. Н. Гоголев.-М.: Айрис-пресс, 2004.-319 с.

11. Елисеева Е.В. Политика Дизраэли в «Восточном вопросе» накануне русско-турецкой войны 1877-1878гг. // Дисс... канд. ист. наук:07.00.02.М.: 1949. - 220 с;

12. Зайончковскин A.M. Восточная воина, 1853-1856. В 2-х т. - СПб., ООО «Издательство Полигон», 2002. - 922 с;

13. История дипломатии. Издание второе, переработанное и дополненное. Под ред. А.А.Громыко. В 5-ти т. М.: Государственное издательство политической литературы. 1959. - Т. 5. - 896 с.

14. Касумов А.Х. К истории агрессивной политики Англии и Турции на Северном Кавказе в 30-х - 60-х гг. XIX в. // Дисс... канд. ист. наук: 07.00.02. - М.: 1955. - 285 с.

15. Красняк, Ольга Александровна. Всемирная история: [единое представление о закономерностях исторического развития стран Запада и Востока с древнейших времен до наших дней] /О. А. Красняк ; предисл. канд. ист. наук Е. В. Тихоновой.-М.: URSS, 2009.-276

16. Любош С.Н. Последние Романовы. - СПб.: ООО «Издательство Полигон», 2003. - 271 с

17. Носовский, Глеб Владимирович. Реконструкция всеобщей истории: Исслед. 1999-2000 гг.: Новая хронология /Носовский Глеб Владимирович, Фоменко Анатолий Тимофеевич.-М.: Фин. изд. дом "Деловой экспресс", 2000.-615 с.

18. Палеолог М., Лафертс В. (Долгорукая Е.М,), Александр II. - М: Захаров, 2004. - 226 с;

19. Протопопов А.С, Козьменко В.М., Елманова Н.С. История международных отношений и внешней политики России 1648-2000. - М.: Аспект -Пресс, 2001. - 344 с

20. Рождественский, Сергей Егорович. Отечественная история в связи со всеобщей (средней и новой): Курс сред. учеб. заведений /Рождественский Сергей Егорович.-М.: Просвещение : Учеб. лит., 1997.-527 с

21. Россия. История XIX века.-М.: НОВЬ, 1998.-542 с.

22. Семенов Л.С. Россия и Англия. Экономические отношения середины XIX в. - Л.: Издательство Ленинградского университета, 1975. — 167 с

23. Троицкий, Николай Алексеевич. Россия в XIX веке: Курс лекций : [Учеб. пособие для вузов] /Троицкий Николай Алексеевич.-М.: Высш. шк., 1997.-431 с.

24. Трухановский В.Г. Бенджамин Дизраэли или история одной невероятной карьеры. -М.: Наука, 1993.—368 с.

25. Ревякин А.В. История международных отношений в новое время. - М: РОССПЭН, 2004. - 320 с

26. Родригес, Александр Мануэльевич. История стран Азии и Африки в новейшее время: учебник : [для вузов по специальности "История"] /А. М. Родригес.-М.: Проспект, 2006.-496

27. Семенов Л.С. Россия и Англия. Экономические отношения середины XIX в. - Л.: Издательство Ленинградского университета, 1975. — 167 с

28. Трухановский, Владимир Григорьевич. Новейшая история Англии /Трухановский Владимир Григорьевич.-М.: Соцэкгиз, 1958.-591 с.

29. Широкорад А.Б. Россия - Англия: неизвестная война, 1857-1907.-М: ООО «Издательство ACT», 2003.- 512 с.

30. Шумилов, Михаил Ильич. История России, конец XIX - начало XXI века: [учеб. пособие для вузов] /М. И. Шумилов, М. М. Шумилов.-Ростов н/Д: Феникс, 2008.-637 с.