В 1911 г. в Германии вышел объемистый философский трактат под названием "Философия 'как-если-бы'". Его автор Ганс Файхингер (1852-1933) уже был известен в философских кругах Европы как кантовед, предпринявший титанический труд дать историко-философский, культурно-исторический и филологический комментарий к "Критике чистого разума", а также как организатор кантовского философского движения в Германии.
Вопреки опасениям самого автора и некоторым непривлекательным внешним обстоятельствам (огромный размер трактата, декларированная неоригинаяьность философских оснований новой концепции, отражавшая и понимание их эклектической сути), книга была воспринята с энтузиазмом и идеи "философии фикции", или фикционализма, как стали с этого времени именовать изложенное в ней учение, начали быстро распространяться в Германии, захватывая и нефилософские сферы. Вскоре оформилось весьма мощное и представительное движение, заявившее претензию на пересмотр оснований всей духовности, особенно науки, современного общества и перестройки ее фундамента на принципах "философии 'как-если-бы'". Следовательно, в учении обнаруживался значительный культур-философский потенциал. В этом движении участвовали многие выдающиеся представители немецкой науки и философии.
К сожалению, это весьма своеобразное явление духовной жизни Европы начала XX столетия оказалось вне поля зрения ее историков, как не получило осмысления влияние, оказанное фикционализмом на становление философских программ неопозитивизма, конвенционализма, феноменологии и иных школ современной философии.
Русская философская мысль этого времени также оказалась вовлеченной в сферу влияния фикционалистской философии.Данное явление не было отмечено в исследованиях по истории русской философии XX в. Между тем "русский фикционализм", насколько нам представляется, вполне может быть вычленен как определенная относительно самостоятельная тенденция, которую можно проследить с большей или меньшей явственностью в воззрениях и учениях довольно широкого круга русских мыслителей первых двух десятилетий текущего века. Возможно, в России не было непосредственных адептов файхингеровского фикционализма. Но то, что это учение было известно, книга читалась и обсуждалась; это зафиксировано в многочисленных свидетельствах современников.
Своеобразие фикционализма, во-первых, можно отметить уже на уровне установления генезиса. Следует выделить внутренние умственные предпосылки, свидетельствующие об укорененности фикпионалистских тенденций и мотивов в традиции и специфике русской философской культуры предыдущего времени. Во-вторых, оно выражается в факте своеобычного соединения (не говорим - синтеза) отечественных тенденций с рафинированным философским фикционализмом Файхингера, стимулировавшего развитие таких тенденций до развитых форм субъективно-идеалистической гносеологии у ряда русских философов (например, у И.И. Лапшина). Но даже в этом случае фикционализм не претендовал на выделение в самостоятельную философскую линию, равно как не была принята и программа всеобщего фикционалистского пересмотра оснований науки: фикционалистский элемент в культуре, познании, творчестве фиксировался как их необходимый сущностный момент на основе анализа и увязывался с другими онто-лого-гносеологическими условиями деятельности. И это можно считать третьей чертой русского фикционализма. Наконец, он структурно многообразен и поэтому не имеет для всех конкретных форм единого универсального объяснения.
Можно говорить о нескольких линиях проникновения фикционализма в философско-научный мир России. Сам его создатель - Файхингер рассматривал фикционализм как наиболее полное и совершенное в философском смысле выражение пессимизма как наиболее творчески продуктивного и жизненно-стимулирующего состояния человеческого духа. Таким образом, поворот европейской культуры к модернизму, в котором пессимистическое миропонимание занимало центральное место, затронувший и Россию, объясняет живость положительной реакции у нас на это философское течение: особенно в среде интеллектуальной и художественной элиты.
Незамеченным оказался факт распространения идей Файхингера среди теоретиков европейской социал-демократии. Ее увлечение фикционализмом было настолько сильным, что это вызвало опасения нового "перекоса" в философии марксизма. Много лет спустя эта опасность была документирована Ф. Фогараши в журнале "Вестник Коммунистической Академии" (1927). Но тот же источник свидетельствует о том, что в фикционализме некоторые видели положительный смысл, которому можно было бы придать марксистское истолкование. Значит, можно говорить о попытках построить "марксистский фикционализм".
Интерес к фикционализму отмечен и у Ф. А. Асмуса, который отклонял его как метафизическую философию, но продуктивную постановку вопроса видел в попытках понять роль "вымысла" в художественном творчестве. Определенное внимание к "философии как-если-бы" было у К.С. Баркадзе. Но в целом данный аспект истории марксистской мысли в нашей стране еще требует прояснения.
Более серьезное в философском смысле проявление фикционализма в ткани философских размышлений, связанных с познанием и наукой можно встретить в среде русской профессиональной и академической философии."Мнимости в геометрии" П.А. Флоренского были созданы в обстановке дискуссий о познавательной сущности фикций и их онтологической достоверности.
С еще большим основанием к русскому фикционализму относится И.И. Лапшин. Свои воззрения на сей счет он развил в труде "Законы мышления и формы мышления" (СПб, 1906), а затем в серии публикаций, посвященных вопросам научного и художественного творчества. Лапшин разработал проблему фикций преимущественно в гносеологическом плане. Ему принадлежит обладающее определенной ценностью определение фикции, их классификация и отношение к научным понятиям.
Важным представителем фикционалистской точки зрения на сущность научного познания и его теоретической структуры был Г. Флоровский. Флоровский в своей работе "К обоснованию логического релятивизма" подвергает логико-методологической критике серьезность и структуру научного опыта (эксперимента), направленную на установление его условной, фиктивной природы. По Флоровскому, теория лишь в аспекте "как если бы" объясняет действительность, оставляя в стороне вопросы достоверности и объективной значимости знания.
Глубокий и устойчивый интерес был у Г.Г. Шпета к проблеме "как если бы", позволивший ему сделать весьма существенные разъяснения в отношении "онтической" структуры знания. Этот интерес не являлся специфической чертой собственно воззрений Шпета, но имел мотивировку в феноменологии Э. Гуссерля, где принцип "как если бы" имеет фундаментальное значение. Поэтому русская феноменологическая школа оказалась руслом, в котором разрабатывалась проблема природы фикций.
Есть еще одна линия в русском фикционализме - "естественно-научная". Многие русские натуралисты и представители точного логико-математического знания стояли на позициях признания продуктивной роли "полезных фикций", которые "подобно лесам возводятся около здания и немедленно убираются прочь по окончании работ". В этом смысле заинтересованно отнесся к фикционализму известный русский логик С.И. Поварнин. Отдавал ему дань и философски обосновывал биолог А. Любищев, продолжал уже в наши дни давнюю традицию русской науки, отдавшей дань увлечения позитивизму в его фикционалистской редакции.
|
