Восславим женщину-Мать,
Чья любовь не знает преград,
чьей грудью вскормлен весь мир!
Все прекрасное в человеке —
от лучей солнца и от молока Матери.
М. Горький
О матерях можно говорить бесконечно. Добрые, гордые, мужественные матери! Сколько жизней спасено их руками, сколько бед прогнали добрые слова их, сколько подвигов совершено отважными их сердцами! Где найти слова, что смогли бы поведать о неиссякаемой материнской любви, передать щедрость их сердец? И слагают люди о матерях стихи, песни, прекрасные легенды и серьезные книги.
Когда война черным горем налетела на нашу страну, материнская любовь сравнялась с подвигом. Сколько слез пролито матерями в войну! Моря,... Сколько крови отдано детям, сколько было пролито на трудовом фронте пота.
Но тяжелее всего было видеть смерть детей своими глазами. Видеть и не иметь возможности помочь им...
Сколько таких матерей встретил Александр Фадеев в Краснодоне! С ними проводил он часы в воспоминаниях об их детях. И, наверное, никогда бы не родились многие поэтические страницы “Молодой гвардии”, если бы не стояла за спиной писателя тень Матери, поседевшей от горя. А сколько прекрасных строк посвятил писатель матерям! Какие чистые, нежные слова сказаны о них: “Мама! Да, тысячу раз я буду повторять твое имя, материнское имя, и все-таки останусь перед тобой в неоплатном долгу... Я целую чистые, святые руки твои!”
Да, это были матери, которые так воспитывали детей своих, что не сломили их ужасы и бедствия войны. И когда приходил час мести, эти сильные юношеские или слабые девичьи руки брали оружие, перекрашивали простыни на флаги, заклеивали листовками стены, врачевали раны. Это они, наши девушки, писали в дневниках: “Да, я могу жить только так, или я не могу жить вовсе. Клянусь матерью своей, что до последнего дыхания я не сверну с этого пути!” Это они, верные клятве, стиснув зубы на окровавленных топчанах, считали удары палачей. Это они с песней шли на смерть, так и не встав на колени. Такое не забывается. Это — бессмертие!
Да, “Молодая гвардия” — книга о юных. Но мы понимаем, что никогда не стали бы героями Олег Кошевой и озорной Сережка Тюленин, и отчаянная Люба Шевцова, и поэтичная Уля Громова, и тысячи других, если бы за ними не стояли их матери...
Но, может быть, слабым утешением для этих матерей было знать, где лежат их дети, что о них помнят люди. А те, кто не знает могил своих сыновей...
Как трудно заставить молчать сердце, не умеющее мириться с потерей. Вечно свежие раны при малейшем прикосновении ноют нестерпимо. И люди жалуются небу, ветру, земле-кормилице. Так и Толгонай приходит на исповедь к своему полю. Материнское это поле знает все о Толгонай, слушает ее и утешает. А она сама, высохшая от горя, вспоминает вместе с ним свою жизнь, молодость, счастье: “Земля, ты держишь всех на своей груди; если ты не дашь нам счастья, то зачем тебе быть землей, а нам зачем рождаться на свет? Мы твои дети, земля, дай нам счастья, сделай нас счастливыми!”
Было время, когда Толгонай плакала не от горя, а от радости. Но прилетела страшная весть и тяжестью непомерной легла на материнские плечи. Ушли дети на войну. Проводила и ты своих сыновей, Толгонай. Все ушли, сколько было. Остались вы с Алиман одни. Валило с ног, прижимало к земле горе, хлестала безутешная Алиман ставшими ненужными цветами беспощадную землю, поглотившую ее счастье, ее любовь. Но вы крепились. Вдали шла битва, лилась кровь, а вашей битвой была работа. “Женщины, старики, дети, голые, голодные. Как они работали тогда в колхозе, как они ждали победы, как плакали и как мучились” (это твои слова, Толгонай). Да, мне кажется уже, что не повесть Ч. Айтматова “Материнское поле” читаю я, а разговариваю с тобой, Толгонай.
Делили и вы со своим народом беду. Таили крик в душе и молились за оставшихся в живых. Сколько таких обезумевших от горя, от зыбкой надежды и безнадежности матерей обращались к силам земным и небесным, молили, заклинали землю и небо спасти и сохранить их детей. Святые кровавые слезы, кто способен их осушить, кто способен искупить вину мира перед сердцем матерей!..
Но тебе, Толгонай, не увидеть даже могил своих детей. Никогда не узнаешь ты, где сразила их вражья пуля. Останутся шапка на стене, фотография под стеклом, шум проносящегося мимо, на фронт, поезда и застывший в воздухе крик: “Ма-а-ма!” Долго тогда бежала ты вслед по шпалам, потом упала, забилась головой о дрожащие рельсы. “Пусть я буду последней матерью, которая так ждала сына”.
Мужайся, Толгонай! Страшно, когда погибает дитя за тысячи верст от родного дома, но еще страшней, когда на глазах уводят его на смерть, на пытки, когда тянутся к нему преступные руки. Какое горе может сравниться с этим? А видеть, как выворачивают сыну суставы, как смертельно бледнеет родное лицо, как зажали стон сведенные губы, и молчать... Смогла бы ты, Толгонай?..
Все выносили матери. Казалось, сотканные из одних нервов, вставали в угрюмую очередь у тюремных ворот со страшным блеском в опухших от слез и бессонницы глазах и произносили: “Нет, я только об одном молю Бога, чтобы до самой смерти не сломали ему крыльев, чтобы не дрожал он перед этими псами, чтобы плевал он им в лицо!”
Подними же и ты голову, Толгонай, и иди против бури так, как шли они. Ведь ты хочешь, чтобы люди оставались людьми, чтобы война не калечила в людях живую человеческую душу, чтобы она не вытравляла в них доброту и сострадание. Да будет так! Потому что кто же, как не матери, могут остановить войну и беду. Они понимают друг друга без слов — матери всей земли.
|
