КУРСОВАЯ РАБОТА
по дисциплине «Журналистика»
по теме: «Публицистика А.В. Амфитеатрова»
СОДЕРЖАНИЕ
Введение
1. Публицистика Амфитеатрова в период до его первой эмиграции
2. Публицистика Амфитеатрова в сибирской ссылке
3. Публицистические статьи Амфитеатрова после возвращения из эмиграции и в период после прихода к власти большевиков
Заключение
Литература
ВВЕДЕНИЕ
Александр Валентинович Амфитеатров родился 14 (26) декабря 1862 года в Калуге. Начал печататься с 1882 года в юмористических журналах «Будильник» и «Осколки», где познакомился с А.Чеховым.
До революции Амфитеатров не раз подвергался преследованиям за свое критическое отношение к самодержавию. С 1904 по 1916 год Амфитеатров, исключая его поездку на театр русско-японской войны, жил в эмиграции, так как в России ему была запрещена литературная деятельность. Издавал в Париже журнал «Красное знамя» (1906-1907 гг.), в Италии близко сошелся с М. Горьким.
По возвращении в Петроград вновь преследовался за цикл «Этюды», содержавший нападки на министра внутренних дел последнего царского правительства, был сослан в Иркутск и вернулся в столицу после февральских событий 1917 года. К тому времени многочисленные романы, пьесы, очерки, памфлеты принесли Амфитеатрову широкую известность, его называли «русским Золя».
Четыре послеоктябрьских года Амфитеатров прожил в Петрограде, откуда 23 августа 1921 года бежал с семьей в Финляндию, затем жил в Италии. Умер Амфитеатров в 1938 году.
Данная работа посвящена такой важной стороне литературной деятельности Амфитеатрова, как публицистика.
1. ПУБЛИЦИСТИКА АМФИТЕАТРОВА В ПЕРИОД ДО ЕГО ПЕРВОЙ ЭМИГРАЦИИ
С 1880 года Амфитеатров под разными псевдонимами, их у него 62, пишет в «Будильник» (где познакомился с Чеховым, Дорошевичем и другими писателями), «Новое обозрение», «Русские Ведомости», «Новое время» фельетоны и очерки, юмористические рассказы и памфлеты, стихи и рецензии.
В 1899 году вместе с Дорошевичем Амфитеатров начинает издавать газету «Россия» – первую российскую популярную газету.
Газета «Россия», существовавшая всего три года, вошла в историю русской журналистики как первая массовая газета европейского типа. Она адресовалась широким массам населения без социальных, сословных, образовательных и материальных различий.
«Россия» вышла в апреле 1899 г. Инициаторами ее создания стала группа сотрудников «Нового времени» во главе с А.В. Амфитеатровым, порвавшая отношения с А.С. Сувориным. Они хотели создать орган периодики, который смог бы противостоять влиянию «Нового времени». Газета «Россия» появилась как издание альтернативное суворинской газете.
«Россия» имела хорошую материальную базу. Московские купцы во главе с С. Мамонтовым собрали по подписке капитал в 180 тыс. рублей. Ведение дел в газете было поручено зятю С. Мамонтова – финансисту М.О. Альберту, который истратил на газету еще 120 тыс. собственных средств. Во все уголки страны были отправлены уполномоченные для сбора подписки.
«Россия» быстро завоевала симпатии читателей. Это заставило Главное управление по делам печати внимательно присмотреться к газете. В докладе министра внутренних дел Сипягина царю содержится интересная, сделанная на основе наблюдений внимательного и умного цензора характеристика газеты: «Газета представляет собой новый для России тип повременного издания, который весь свой успех основывает на бойких и сенсационных фельетонах, авторами коих были наиболее популярные в этом роде газетные сотрудники Амфитеатров и Дорошевич. Публика обыкновенно с нетерпением ждала этих фельетонов, и №№ «России», в которых они появлялись, раскупались нарасхват. Таким образом, не устойчивые читатели, а улица составляла цель издания и последняя поддерживала и обусловливала характер газеты».
В этом отзыве речь идет не о «вредном» направлении газеты, что всегда было характерно для цензорских характеристик, здесь отмечено главное своеобразие «России» – ее тип, новый для русской журналистики. По мнению авторов доклада, этот тип отличался от остальных двумя основными чертами: своеобразием аудитории («улица») и особой манерой подачи материала (бойкие, сенсационные фельетоны в основе всех публикаций). Расчет на «улицу», на купившего газету прохожего, а не на постоянного подписчика предполагал широкую розничную продажу, которая входит в обиход именно с появлением массовых газет на рубеже XIX и XX вв.
«Россия» имела большой успех перед первой русской революцией, когда повысился интерес к общественным проблемам, публика с восторгом принимала любое критическое выступление печати, тем более облаченное в блестящую литературную форму.
Амфитеатров действительно является одним из ведущих сотрудников этой газеты. Но его сатира, узнаваемая, незавуалированная портретность, легко угадываемый персонаж сыграли роковую роль... Он опубликовал фельетон «Господа Обмановы». В нем были представлены цари – и дед, и отец, и сам Ника-милуша, у которого от чтения урывками «Гражданина» вкупе с потаенными «Русскими Ведомостями» «в голове образовалась совершенно фантастическая сумятица», разница между дворянским охранительством и доктринерским либерализмом спуталась, он, бывало, произносил: «А здорово пишет в защиту всеобщего обучения граждан князь Мещерский»...
Все это было узнано и публикой, и цензурой, и при дворе. Фельетон принес Амфитеатрову необыкновенную популярность, его заметили Толстой и Горький, однако «Россию» закрыли, а Амфитеатрова сослали в Минусинск.
Одним из ярких образцов публицистики Амфитеатрова того времени является сборник «Бабы и дамы». Как репортера его привлекла идея о межсословных браках. Он направил во все концы России анкеты, собрал и написал рассказы о супружеских парах, в которых дворянские родословные разбавлялись мещанскими, купеческими. В рассказах Амфитеатрова о женщинах много было описаний убогой жизни, проституции, ревности. Он писал очерки и фельетоны в газетах, потом рассказы и эссе; впоследствии они вырастали в романы. Ему принадлежат слова: «Двадцатый век – век женского возрождения, я думаю, не только в России, но и во всем цивилизованном мире».
В наследии Амфитеатрова много очерков, статей о людях творческих профессий. О Чехове и Салтыкове-Щедрине Александр Амфитеатров говорил так: «Я должен признаться: если бы мне дано было свершить чудо и вернуть к жизни несколько мертвецов, я, без раздумья, выкрикнул бы первыми: – Салтыков и Чехов!»
Писал Амфитеатров о Л.Н. Толстом. Отдавая должное таланту великого русского писателя, он, тем не менее, отмечал после совместного с ним посещения Ржаного дома в Москве – убежища нищих, жуликов, проституток: «Лев Николаевич был в лице белее бумаги... Я не видел его таким никогда прежде, ни после»...
Он так и не смог высказать на бумаге того, что увидел... И это – Лев Николаевич Толстой, знаток человеческих страданий, величайший ум, способный открыть то, над чем веками бьются люди. «Вот «Война и мир» воскрешает аристократическое прошлое его родины. Вот «Анна Каренина», роман одновременно психологический и народный». Вот крестьяне – уж он-то знал их очень хорошо!» «Большой знаток народа в крестьянстве, здесь он, по-видимому, впервые очутился перед новым для него классом городского пролетариата низшей категории, который не только ужаснул его, но на первых порах, видимо, показался ему просто противен».
Он написал о Лескове и Гоголе, Короленко и Андрееве, Саше Черном и Игоре Северянине, Сухово-Кобылине и Мамине-Сибиряке, Шолом-Алейхеме и Бальмонте, да и многих других писателях. И, конечно, о Горьком.
Амфитеатров очень любил театр, много писал о нем. «Смолоду я горячо любил театр, относился к нему пылко и искренне – любя и ненавидя, но никогда равнодушно».
Он вспоминает, как 25-летним приехал в Тифлис. «Самонадеянности и самовлюбленности – сколько угодно, хоть отбавляй, и, вправду сказать, очень не лишнее было бы убавить. Бодрости и веселья – непочатый угол. Голосище у меня был огромный и красивого тембра... Натура вывозила, да наследственная, от предков лекторов и проповедников, способность к декламации, ясная, русская дикция. Теперь, на пороге старости, мне, – толстому, грузному, тяжеловесному, полуседому, – обидно даже смотреть на портреты того времени, словно другой человек.
Прекрасивый был мальчик, не в похвалу себе будь сказано. Но и пресмешной, потому что был длинен и тонок как громоотвод, имел ужасно много рук и ног, которые не знал, куда девать, и был уже тогда близорук, как филин». И вот, на первом же спектакле – это была «Кармен» – он провалился: «Погубив сцену, ухожу с погибшей сцены, тая в душе отчаяние и муку». К нему в уборную заходит Александр Николаевич Реджио. «Зашел вам руку пожать. Как поживаете?» «Что уж там!» – «Душа моя! Что у вас какая-то нота не вышла, и вы что-то на сцене напутали? Вы вот в отчаяние пришли, что вам немножко публика пошикала... Жизнь все исцеляет». Потом подошла актриса М.М. Лубковская и принялась Амфитеатрова утешать, сказав, что в прошлом сезоне она сама ошиблась, и публика ее «так освистала»! Но Амфитеатров знал, что Лубковская говорит неправду, просто она желает ему добра. Он вышел на сцену и спел «уже прилично».
Настоящая фамилия Реджио была Беклемишев. Спустя годы, в восемьдесят пять лет, он приехал осенью 1906 года в Париж в редакцию «Красного Знамени» к Амфитеатрову. «Нет, душа моя, уже не до свидания, а прощайте, давайте расцелуемся. Больше мы никогда не увидимся. Вам нельзя в Россию, а мне в Европе в другой раз уже не быть, помру. Прощайте...»
Амфитеатров писал о театре много, начиная со времен Нерона и до современников. «Появление сценических талантов редко, одиночно, оно – эпохами. Оно – вроде как нефтяные фонтаны в Баку, Все нет да нет ничего, и вдруг – хлынуло, забило, каждый день по миллиону ведер. Выпросталось подземное озеро – и опять сухо. И – Бог знает, на сколько лет вперед».
Он писал о Южине-Сумбатове и Рощине-Инсарове, Комиссаржевской и Ермоловой... «Каждый большой артист, которого я видел в жизни своей, остался в моей памяти, прежде всего, вроде яркой цветной фотографии, неизгладимым моментальным снимком, который вспыхивает, как только называется имя. Вот уже тридцать с лишним лет прошло, как Ермолова играла Лауренцию в «Овечьем источнике,), а первая мысль об Ермоловой всегда освещает мою память именно этим образом».
Потом он видел Ермолову десятки раз, был с ней знаком. «Простота и наивность Ермоловой были так несравненны. При мне, и уже знаменитая, резко оборвала одного из своих друзей, когда тот начал былоуничтожать талант восходящей драматической звезды. Никогда не слышал я от Ермоловой фальшивой похвалы кому-то незаслуженного и неискреннего порицания».
Вот о Малом театре и о Южине: «Лишь на фоне такого ансамбля могла зародиться общая мысль о замене театра артистической личности театром режиссерского ансамбля, осуществленная впоследствии В.И. Немировичем-Данченко и К.С. Станиславским. Повторяю: последние могли воздвигнуть свое здание лишь на южинской формации актера образованного, сознательного слова, повелительной логической мысли».
Амфитеатров рассуждает, когда и где появляется театр: когда существует рабство или толпа свободных граждан ищет себе чего-нибудь популярного, мистического. «Театру часто ставят в упрек, что свою огромную силу почти повелительного внушения толпе мыслей и настроений он употребляет во зло, являясь проводником взглядов против обобщительных, сочувствий, идущих вразрез с преданиями семейного и даже гражданского начала. Театр обычно процветает в те исторические полосы народов, когда последние переживают упадок своего общественного, политического и религиозного строя. Жизнь призрачная начинает пополнять проблемы жизни действительной»...
Амфитеатров хорошо относился к газетчикам – он ценил Дорошевича, Гиляровского, Немировича-Данченко, Тэффи и многих других, но относился с предубеждением, настороженно к иным рвачам и халтурщикам. «Посвящается коллегам газетной страды» сказка о легкомысленной блохе и ее огорчениях. Она беспринципная, образованная, нетрадиционная. И так больно кусается, так цепко впивается!
С 1901 года Амфитеатров сотрудничает с газетой «Русское слово».
Газета «Русское слово» начала выходить с 1 января 1895 года как ежедневная политическая, общественно-экономическая и литературная газета без предварительной цензуры. Задачами газеты являлись возможно верное отражение русских идеалов и заветов, русских дел и стремлений, множественное и нелицеприятное служение самодержавию и правительству. Так было записано в ее программе. Этой программе газета «Русское слово» неукоснительно следовала все время своего существования.
Приказ о приеме Амфитеатрова на работу в «Русское слово» Сытин подписал 15 ноября 1901 года, и первый фельетон Амфитеатрова «Пестрые главы» появился в номере 315. Вот как характеризовал его публицистику в этой газете Н.Я. Абрамович.
«Несмотря на внешние отличия, есть чрезвычайно много роднящего его с Дорошевичем. Читатель не боится компактных столбцов статьи Амфитеатрова, пестрящих в ней имен, научных терминов. Он знает, что все это – соус, в котором аппетитно подано острое злободневное блюдо, вкусное именно для любителей ежедневности. Несмотря на внешнюю поверхностную эрудицию, показную, являющуюся списком, каталогом, а не внутренним индивидуальным усвоением. Амфитеатров – подлинный гурман, изыскатель литературных и жизненных пряностей. И читатель знает, что его чтение – это ловля таких пряностей, дабы преподнести их потом читателю в виде газетного фельетона или романа, пестрящего именами популярных деятелей современности, или даже исторического исследования, в котором на первом месте исторический анекдот и крупная соль экстравагантности и случайностей, любезных сердцу этого искателя анекдота.. Он необычайно производителен и многословен, но редко скучен. Естественно, что он «любимец публики», ибо он тоже – забавник, тоже «смехун», которых любит публика, как Дорошевича»...
Но Амфитеатров не только забавник! Разве не своевременно звучит серия статей «Армянский вопрос»: «Самым страшным эпизодом бойни было ночное опустошение рабочего армянского квартала»... Злободневна и серия фельетонов «В моих скитаниях. Балканские впечатления». Амфитеатров встретился с королем Александром и напечатал его кредо: «А с тех пор, как Сербия и Россия идут в политических вопросах рука в руку, надо, чтобы Россия имела совершенно ясное и откровенно высказанное представление о том, что делает и думает Сербия»... «Италия и Франция! Трудно себе представить две величины, более не схожие по характеру, темпераменту, публичным проявлениям, нежели эти две такие, казалось бы, кровные, близкие и соседние страны. Разве – Польша и Россия». К этим выводам можно и нужно прислушиваться и в наше время.
Раздумывая о причинах революции в 1905 году, он пишет: «О себе могу сказать, что никогда не переживал я настроений более печальных и безнадежных. Пять лет назад я веровал в будущую конституцию и грядущие Думы, три года назад перестал верить в Думы, но веровал в бомбы. Сейчас не верю ни в Думы, ни в бомбы – верю только во время и в культурный рост народа, который возьмет свое, но вряд ли мы можем увидеть это. В настоящее время уповать не на что. Народ неподвижим, труслив и до изумления лишен чувства собственного достоинства. Интеллигенция бесконечно болтлива, теоретична, малочисленна, лишена опоры в народе, бессильна сама по себе и до безобразия разделена партийно и фракционно. Революция нища, лишена единства и общего плана, полна героизма личности, но сама не знает, как и куда едет и ведет».
У Амфитеатрова крепнет мысль о необходимости покинуть Россию. Он писал другу: «Дела мои в прежней позиции, все больше и больше убеждаюсь, что мне нечего делать в России... Поэтому больше чем когда-либо хочется уехать за границу, щоб очi нэ бачилы, – на нейтральную работу». Зимой 1905 г. он уехал за границу на одиннадцать лет.
2. ПУБЛИЦИСТИКА АМФИТЕАТРОВА В СИБИРСКОЙ ССЫЛКЕ
В Минусинской ссылке, уже в феврале 1902 года Александр Амфитеатров получил письмо от Горького: «Работайте, пока что главное – чтобы человек был занят. Соберите в кучу ваш талант и опыт и хорошим усилием воли пустите себя в дело. Единственное утешение для нашего брата – работать!» Потом пришло письмо от Чехова. Амфитеатров расценил эти письма как проявление гражданского мужества. «Только, казалось бы, совсем не близкий мне Чехов и, тогда даже не знавший меня, Максим Горький не побоялись прислать опальному литератору товарищеский ободряющий привет».
И он работает. Пишет в «Русское слово», издает свои «Сибирские этюды». Этюды называли удачными превосходными, приравнивая их к «Сибирским очеркам» Мамина-Сибиряка. Амфитеатров пишет от автора: «Спокойно и без предубеждений записывал я, что видел в степном краю Восточной Сибири и слышал от людей ее. В настоящей книге читатель встретит только то, в правдивости чего я сам не имею никаких оснований сомневаться».
Книга разнообразна по стилю – там есть беллетристические рассказы, вроде «Яшки», когда пойманный вор попадает в руки озверевших мужиков: он с пистолетом, они боятся и догадались его водой облить в закутке в двадцатиградусный мороз... Но есть и другое – раздумья о Сибири, мучительные и трезвые размышления.
Сибирь имела и восторженных «хвалителей», и суровых «хулителей»: И те, и другие писали о Сибири правду. «Суровая природа и бурная история переработали русских колонизаторов Сибири в расу, закаленную холодной практической рассудочностью на случаи решительно всех неожиданностей жизни. Всякой внезапности сибиряк удивительно скоро, легко и здравомысленно находит надлежащее место в общем укладе своей мысли, в общем строе своего бытия». «Сибирский мужик необыкновенно сметлив. Один, на пример, мембрану граммофонную потерял и ничего догадался приспособить к аппарату целлюлозную пластину из папиросной коробки. Играет? Хрипит, но играет...»
Одни провозглашали Сибирь русским «Мехико и Перу». Другие упрямо уверяли, что «Сибирь самим дороже стоит», а ведь только и именно для России – сибирская тайга и рыба, соболь и бобер, золото и железо, пшеница, рожь и другие богатства Сибири.
Страшно пьет Сибирь, именно страшно – «надо подчеркнуть это слово» И приисковые, и крестьяне, и чиновники, и рабочие. Вот только один случай. В Ачинске автору показали богатого мужика-коневода, в окружении его дразнят «двадцатитысячником». «Причина та, что он трижды наживал капитал, но, когда доходил до двадцати тысяч, то дурел от восторга, запивал и прекращал разгул лишь когда оставался среди пустого двора и в «гуньке кабацкой». Амфитеатрову рассказали, что, когда тот в запое, его любимое занятие – коней резать: загонит во двор свой табун, ворота запрет, и пошла бойня! «Страшно глядеть, двор кровью залит, трупье горой лежит, а он, пьяный, с работниками своими, сидя на падали, водку пьют и поют: «Кая житейская сладость»»...
Сибирский крестьянин, почти безграмотный, поражает наблюдателя своей смекалкой, умом, своей природной интеллигентностью. Естественным умом, свободой мысли и обращения он, никогда не знавший крепостного права, положительно «давит» даже грамотного переселенца. «У сибиряка ум способный и здравомысленный, обольщаться минутою не способный: он смотрит далеко вперед». Скажем, у него шестьдесят десятин земли, он часть пашет под хлеб, а большая часть – отдыхает, под черный пар, двадцать лет отдыхает. «Чуть широко запахался, – не спохватишься, как уморил землю, – и сиди на голодной степи». Потому-то сибиряки и против переселенцев: те, захватив землю, не дают ей «остыть, отдохнуть», а значит, впроголодь будут держать детей и внуков.
За триста лет существования сибирячество не создало ни местной былины, ни песни, ни сказки – все «привозное». Зато оно – хранитель этого национального старого ритуала, слова и обряда.
Сохраняется ритуал свадьбы, семьи – крестьянской ли, купеческой ли. Сказывается, правда, влияние политической ссылки, «поставляющей» в Сибирь людей книжных, образованных. «Русский» в этом краю значит «уголовный ссыльный посельщик», «преступник» – ссыльный политический. Все поют «давней давности» песни поселенцев, сохраняют свою национальную обрядовую одежду, из поколения в поколение передают народные хороводные танцы.
В начале века, когда писал Амфитеатров, власти и общественность начинают пропагандировать превращение восточной и южной Сибири из края земледельческого в край промышленный.
Это было требование времени... Но «посмотрите, как крушит сибирскую тайгу железная дорога! Абаканский заводик еще не принес пользы даже на ломаный грош, а таежных Палестин опустошил – в двести лет им не воскреснуть». (Это можно принять за правило: если вы в Сибири поставите фабрику или завод в дремучей тайге, то десять лет спустя фабрика ваша окажется среди безлюдной степи). Местные говорят: «В Сибири по бритому нерастет!»
«Неизученность Сибири в отношении того, что ей будет в прок, что во вред или втуне, вечная неуверенность предпринимателей, – ступают ли они на лестницу преуспевания или же в трясину – главная причина той промышленной косности, в которой справедливо упрекают сибиряков.
««Всевластное бессилие» иначе я не могу характеризовать бюрократический порядок современной Сибири, в которой чиновник может сделать произволом много вреда обывателю, но, даже при добрых намерениях почти не способен приносить пользу!
Из всех естественных округов самопродовольствия, саморазвития нравственной и общественной жизни должны были образоваться центры, в которых жизнь обращается внутрь себя и люди могут чувствовать себя, как дома...»
«Сибирские этюды» занимают достойное место в публицистике Амфитеатрова.
3. ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ АМФИТЕАТРОВА ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИЗ ЭМИГРАЦИИ И В ПЕРИОД ПОСЛЕ ПРИХОДА К ВЛАСТИ БОЛЬШЕВИКОВ
В 1916 году Амфитеатров вернулся в Россию. Заграничье «принято называть прекрасным. Но как оно опротивело! Какое в нем медленное и нестерпимое удушье! С каким наслаждением отдал бы я его за крик перепелки во ржи, за скрип новгородской телеги. На западной стороне – село вспрыснуто духами и превращено в кольдкрем. Но на русской – село наголо, тухлое, прогорклое».
Он ушел в журналистику. За публикацию фельетонов, содержащих критику министра внутренних дел Протопопова, – уж очень он верен себе! – Амфитеатрова вновь ссылают в Иркутск. Февральская революция освободила его. Встречен он был овацией...
После Октябрьской революции Амфитеатров три года не выступал. «Да, цензуры бесчисленно много... Это одна из главных причин, почему я совершенно расстался с публицистикой. Я дал себе честное слово, что ни одной моей строки не появится в стране, уничтожившей у себя свободу печати».
Амфитеатров принимал участие в заговоре против Советской власти, трижды был арестован, но выпущен, потерял счет обыскам... Позже он напишет:
«Знаете ли вы, что коммунизм отрицает тюрьмы, и заветная мечта нашей партии уничтожить все тюрьмы?
– Знаю, – отвечал я, – но сейчас мы с вами объясняемся в тюрьме, и притом в такой, которую старое правительство строило на пятьсот человек, а в ней вы держите три тысячи людей.
– Это правда, – великодушно согласился следователь, – но что делать? Революция в опасности!...»
Горький пригласил его на встречу с Уэллсом. Уэллс остановился в доме Горького. Амфитеатров пришел. Там Уэллсу расхваливали деяния Советской власти, дошла очередь и до Амфитеатрова. Тот слабо владел английским языком и начал говорить по-русски:
– Какое уж там литература, искусство, наука, когда за полтора года вымерло от голода, холода и непосильного труда 150 человек-литераторов, поэтов и ученых? Когда я собственными глазами видел на рынке, как старая, почтенная, заслуженная писательница стащила с прилавка кусок сала, – и она видела, что я вижу, и все-таки украла, потому что дома ждали ее полуживые от голода внуки...
Горький «сидел с сердитым лицом и белый, как скатерть». Амфитеатров заметил, что Уэллсу перестали переводить его речь. Пообещал, что завтра на английском вручит ее Уэллсу. Горький говорил, заключая: «Из речей некоторых ораторов выяснилось, что они недовольны революцией. Между тем эти ораторы сами недавно делали революцию... Так не делали бы!» И вышел, не прощаясь.
Спустя три года Амфитеатров не вытерпел, не выдержал и взялся за перо. Дело в том, что Горький опубликовал статьи о Ленине, – сравнивал вождя революции с Петром I. Ленину были даны характеристики: «терпеливый», «честнейший», «добрейший», «святой»... Амфитеатров написал обширную статью «Ленин и Горький» И распространил ее в Питере.
Ленин, в описании Горького, неожиданно «оказывался таким круглым дураком, таким самодовольным невеждою, таким бессердечным лицемером и негодяем». Это все былов статье Александра Валентиновича.
Теперь уже ждать четвертого ареста Амфитеатров не стал. 23 августа 1921 года на лодке вместе с семьей он переправился через Финский залив.
В 30-е годы Амфитеатров пишет: «Надрыв мрачно обозначился в революцию 1917 года, когда народ, почти без сопротивления, равнодушно выдал свою Церковь с ее духовенством атеистам-большевикам на проклятье». За границей Амфитеатров опубликовал «Горестные заметки». Он приводит интересную статистику. В Петрограде былов 1917 году два с половиной миллиона жителей, а в 1921 году – 700 000, включая гарнизон (на самом деле 500-600 тысяч). «Но Петроград никто не завоевывал, и жителей никто не уводил. И, тем не менее, в три года неведомо куда расточились три четверти населения! Даже классический пример древнего Рима бледнеет».
Он пишет, что воспитать в людях «газетную ложь им (большевикам)
и легко, и безопасно. Ведь при отсутствии свободной печати их ложь никогда не встретит гласного авторитетного протеста, способного опереть свои опровержения на фактические улики... Особенно легко и нагло приноровились они делать «обзоры печати», выхватывая и комбинируя строки ее такими шулерскими подтасовками, что зачастую они получают смысл, совершенно обратный тому, какой имели в оригинальной статье».
Он возмущен арестом и расстрелом Гумилева, тот был крепкий монархист и, видимо, на допросе в этом признался. Вспоминает Александра Блока, который после «Двенадцати» раскаивался, уничтожил все свои рукописи и «завещал не принимать никакой услуги от Смольного», И воля его была исполнена. Но «посмотрите, как хвалят Луначарского – пьесу «Фауст и город».
Если бы эта вещица была представлена на просмотр года четыре назад, пусть даже в марксистский журнал, она «была бы встречена гомерическим хохотом, как претенциозное бумагомаранье гимназиста», но сейчас «не только ставится с огромными затратами на сцене государственных театров, но и воспевается хором льстецов как великое произведение. А пресловутый Степанов-Нахамкес объявил в московских «Известиях» громогласно на всю «красную Россию», что отныне счастливая Совдепия обладает собственным Гете»... Он размышляет, страдает, почему так произошло... Не только потому, что Луначарский – нарком, но и потому, что «халтура» – одновременно и демон-покровитель, и демон-губитель советского государства. «Покровитель потому, что вся система внутренней политики Советского правительства свелась к старому цезаристическому девизу – «хлеба и зрелищ» плюс тюрьма и расстрел для всех дерзающих почитать эти блага недостаточными» Он пишет, что «балет – это любимое искусство большевиков, как ни странно, «всецело построенный на демократическом принципе «хлеба и зрелищ», – занимает немалое место и имеет весьма ответственное значение. Денег на него не жалеют. Я смотрел и только диву давался, что подобные роскошные постановки в городе, где на 600-700 тысяч остающихся жителей, пятьсот тысяч в этот день, наверное, ничего не ели, кроме двух-трех мороженых картофелин в пустом советском супе».
В 20-е-30-е годы Амфитеатров активно сотрудничает с журналом «Русская правда» – органом Братства Русской Правды (БРП), единственной в своем роде антибольшевистской террористической организации. Вначале, правда, его смутило обилие юдофобских лозунгов в этом журнале. Соколов-Кречетов – главный редактор журнала, на это возразил ему следующее.
«Для нас Россия – выше всего и в нашей работе мы идем по линии наименьшего сопротивления, как то должен подсказать всякому политику простой холодный разум, – разъяснял Соколов. – Отбрасывая в сторону всякие глупые крайне-правые выдумки о «тайном кагале еврейских мудрецов» и о «всемирном жидомасонстве», которые якобы, как на шахматной доске, разыграли Русскую революцию, где мы все были неповинны, как барашки (выдумки, объясняемые всего более простою невежественностью и недостатком образования), мы, однако же, видим себя стоящими пред лицом того несомненного факта, что Русская революция если и не была разыграна Еврейством, то была стремительно подхвачена и захвачена Еврейством в такой мере, что очень скоро весь красный аппарат и правления государством, и правления партией оказался в еврейских руках и, чем выше, тем гуще. Эта насыщенность красных правящих слоев евреями такова, что народ с полной основательностью считает Красную власть еврейской, и наличность среди нее известного, убывающего ближе к командным высотам нееврейского процента не делает ее Нееврейской, как не делала некогда татарского ига нетатарским наличность в ханской ставке множества всяких инородных женщин и всевозможного происхождения ренегатов...»
Соколов доказывал, что, учитывая широко распространенные в народе антисемитские настроения, приходится забыть староинтеллигентские «табу» и «идти за общим голосом России». «Без антисемитской пропаганды невозможно сформировать национальное сознание. Вот и приходится нам держаться на последней мыслимой позиции, что мы призываем только против ЕВРЕЙСКОЙ власти, а не против еврейского НАСЕЛЕНИЯ вообще. Дальше ни ради каких интеллигентских «белых перчаток» податься некуда. Мы только силимся, твердя о ХРИСТИАНСКОМ характере будущей Русской национальной революции, призывать не трогать мирных еврейских обывателей, мелкоту, женщин и детей…» «Вы нам нужны, – писал Соколов, – ибо Вы самый подходящий человек для выступления в нашу защиту. Думаю, что и Ваша совесть подскажет Вам то же. «Не людям служим, Богу и Родине служим». Таково наше правило. Верим, что таково будет и Ваше»».
Обращение к Амфитеатрову именно в данный момент Соколов объяснял тем, что после нескольких лет относительно «мирной» работы БРП, учитывая народные настроения, перешло к активным действиям.
«Народ больше нечего убеждать, что ему плохо, и рассказывать, что такое большевизм. Его надо призывать к действию и подавать сигнал «общей раскачки». В этом году мы этот сигнал подали и нашими силами открыли целую серию выступлений, повстанческих и террористических, по всей России».
Амфитеатров, несомненно, был ценным приобретением БРП. Он страстно пропагандировал деятельность Братства в эмигрантской печати и неустанно призывал к материальному содействию этой единственной, с его точки зрения, боевой организации русского зарубежья. В особенности импонировал Амфитеатрову пропагандировавшийся и БРП антибольшевистский терроризм. В цикле газетных статей, собранных впоследствии в книжке ««Стена Плача» и «Стена Нерушимая»», Амфитеатров обрушился на эмиграцию за ее пассивность, скупость и равнодушие к судьбе родины и православия.
«Отчего мы такая дрянь?» – задавался вопросом автор «Господ Обмановых», сравнивая реакцию евреев на оскорбление арабами иудейской святыни Стены Плача в Иерусалиме (арабы проделали в ней отверстие для удобства прохода паломников в мусульманскую святыню – мечеть Омара) и русских на разрушение часовни Иверской Божьей Матери на Красной площади, поскольку она якобы мешала уличному движению. Вялая реакция русских контрастировала с активным протестом евреев, приведшим к столкновениям с арабами в Иерусалиме; евреи, в отличие от русских, проявили солидарность; их протесты прокатились по всему миру.
Единственно, кто заговорил тогда к русскому миру тем языком, какого требовал момент, было опять-таки Братство Русской Правды, ответившее на ужас события воплем гневного призыва:
«Именем Бога и России призываем всех Русских граждан, готовых постоять за Божье и Русское дело, начать против представителей власти жестокий и беспощадный террор. Не людям служим, Богу и Родине служим. Русский террор есть Божий меч. Да здравствует Русский народный террор!»
«Это, вот, слова настоящие, слова мужчин, слова воинов, слова «ополчившихся», слова «взявших меч», не страшась от меча погибнуть.»
«<...> Каждые два месяца оглашают братья свои успешные достижения и свои горестные утраты. И, если дело не так быстро и широко, как хотелось бы, если оно вынуждено двигаться в путах кустарности, это уж вина не делателей, но эмиграции, оставляющей его на попечении «лепт вдовицы», которые, само собою разумеется, падают очень скудно.»
Две темы: пассивности и скупости эмиграции, когда речь идет о пожертвованиях на борьбу с большевиками, и защиты терроризма как метода борьбы с ними, являются основными в «братской» публицистике Амфитеатрова.
Защищая терроризм, Амфитеатров ссылался на анкету В.Л. Бурцева в «Общем деле» о приемлемости для борьбы с большевиками «методов «Народной воли»». Большинство участников опроса было «за».
«По методам «Народной воли» воюет с большевиками Братство Русской Правды, – указывал Амфитеатров, – истребляя десятки советских чиновников и шпиков». В культурном мире, по мнению Амфитеатрова, едва ли найдется человек, способный «будучи в здравом уме» признавать террор нормальным государственным устоем в «перманентном» действии. Но и, обратно, едва ли кто здравомыслящий и опытный житейски рискнет опровергать изречение одного американского друга России, что «бешеную собаку сперва убивают, а уже потом о ней рассуждают».
Амфитеатров призывал к террору против большевиков не только внутри России, но и за ее пределами: «Нельзя, чтобы в то время, как в застенках ГПУ трещат выстрелы, умерщвляющие безвинно Долгоруких, Пальчинских и тысячи других, их же имена Ты, Господи, веси, – чтобы по Европе, как ни в чем не бывало, шлялись их палачи, облеченные в «неприкосновенные» звания «полпредов» и «торгпредов»; вся эта сволочь с окровавленными руками, открыто торгующая имуществом жертв своего разбоя, – с ее наглыми любовницами в краденых мехах и бриллиантах, с ее свитами из еще наглейших шпионов-чекистов, которые вон, в безнаказанной дерзости своей, дошли уже до того, что среди бела дня выкрадывают из эмиграции ее генералов.
Нельзя. И если с этой сволочью не умеет или не хочет справиться местная власть наших убежищ, то справиться и расправиться – прямое дело самой эмиграции, каких бы сложных рисков это ни представляло и каких бы временно трудных последствий это ни влекло.»
Писатель почитал за лучшее считать череду скандалов, сопровождавшую деятельность БРП с конца 1920-х годов, «сетями большевистской провокации».
«И, к сожалению, – писал он, — в сети провокации, пытавшейся разрушить БРП, попались тогда несколько деятелей, несомненно честных и даже энергичных, склонных к непосредственной активности, но страдающих русским пороком ревности ко всякому, кто «смеет делать то же самое дело, что я», в особенности если он «делает лучше, чем я», – и, отсюда, одержимых жестоким упрямством предубеждения. Теперь это, кажется, миновало, но все-таки если БРП существует и неутомимо действует, то эмиграция, за малым исключением нескольких крупных имен, была ему не помощницей, а тормозом.»
Амфитеатров не стал, как когда-то, рваться на родину: «Если в эмиграции останется только десять человек, я буду в их числе; два человека – одним из них буду я; один человек – это буду я».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В начале ХХ века всякий любитель чтения так или иначе знакомился с книгами и газетными статьями Александра Валентиновича Амфитеатрова. Его книги были повсюду – в витринах магазинов, в киосках вокзалов, в вагонах... На книжном рынке Амфитеатров «хорошо шел». Критик В.А.Львов- Рогачевский считал, что Амфитеатров занимает второе место (на первом –Анастасия Вербицкая). Спрос на его книги опережал спрос на книги Толстого, Достоевского, Чехова, Горького, Куприна...
«Кто он? Беллетрист? Критик? Публицист? Хроникер? Репортер? На каждый вопрос приходится отвечать «нет», а на все вместе «да», – так сказала о нем Зинаида Гиппиус, не поклонница Амфитеатрова.
«Профессия журналиста, – писал Амфитеатров, неблагоприятный фон для научной сосредоточенности. Я мог бы заниматься любимым трудом своим лишь в промежутках публицистических статей, фельетонов, газетной полемики, редакционных занятий, приемов и разговоров». Но, пожалуй, его публицистичность была таким сознательно культивируемым качеством, как ни у кого другого в начале ХХ века. «Публицист по духу, любви и привычке, я остановился на беллетристической форме лишь потому, что у нас, в широкой публике, еще так мало читают «статьи», напечатанные без «разговоров».
По моему мнению, в первую очередь Амфитеатров был талантливым публицистом, радеющим за судьбу своей Родины – России.
ЛИТЕРАТУРА
1. Динерштейн Е.Л. И.Д. Сытин. – М., 1983.
2. Есин Б.И. История русской журналистики (1703-1917). – М., 2000.
3. Горький и русская журналистика // Литературное наследство. Т. 95. М.: Наука. 1988.
4. Менделеев А.М. Газета «Русское слово». Издатели, сотрудники, публикации. М., 2001.
5. Прокопов Т. Какая самопожертвенная жизнь! Вехи судьбы и творчества А.В. Амфитеатрова. // Нева. 2004. №1.
6. Сорокина В.В. Братство Русской Правды – последний литературный проект Соколова-Кречетова. // Новое литературное обозрение. 2003. №64.
|
