Дипломная работа: Западники и славянофилы - дискуссия по поводу цивилизационной политической идентичности России

СОДЕРЖАНИЕ

Введение. 2

1 Историческое развитие течений западников и славянофилов. 5

1.1 Развитие России в 19 веке, предпосылки и условия возникновения течений западников и славянофилов. 5

1.2 Зарождение западничества и славянофильства. 14

2 Славянофилы и западники: дискуссии о России и ее судьбе (с 40-х годов) 31

2.1 Взгляды славянофилов (Гегель, Шеллинг) 31

2.2 Взгляды западников (Герцен, Бакунин, Белинский) 41

2.3 Основные противоречия западничества и славянофильства. 49

3 Новая Россия – выбор пути развития. 52

3.1 Проблема западничества и славянофильства в современной России (Тютчев) 52

3.2 Перспективы развития России. 56

Заключение. 66

Список использованной литературы.. 68

Введение

Актуальность исследования обусловлена тем, что в переломные времена Россия, ее интеллектуальная элита, стремясь найти адекватные ответы на вызовы истории и обрести достойное место в мире, неизбежно обращаются к истокам народной жизни и культуры, самобытным духовным началам и основаниям русского бытия. Лишь на этом пути может быть продолжен процесс развития национального самосознания и идентификации как условие достижения тех результатов, которые соответствуют высоким притязаниям.

Поэтому понятен устойчивый интерес к прошлому отечественной мысли и крупнейшим ее представителям, принадлежащим к различным идейным течениям и философским направлениям. Важное место среди них занимают славянофилы, творчество которых оставило ярчайший след в русской истории и культуре.

Та роль, которую играют идеи славянофильства в духовной жизни современного русского общества, острота вызываемых ими интеллектуальных дискуссий подтверждают актуальность темы данного исследования.

За последние десятилетия к идейному наследию славянофилов обращались профессиональные отечественные и зарубежные философы, литературоведы, историки, культурологи, социологи, религиоведы, представители других областей знания и науки. В результате создан значительный массив литературы (монографий, статей, сборников), защищены десятки диссертаций, опубликованы новые источники. Исследованы самые различные стороны славянофильства. При этом редкое направление русской мысли вызывало столь разноречивые суждения и оценки.

Появилось немало трудов, в которых видно стремление глубоко разобраться в проблеме, освоить неизвестные источники и материалы, использовать новейшие методы исследования.

В то же время интерес к творчеству славянофилов реализуется в контексте недостаточной разработанности и развитости историографии русской философии как важного подраздела историко-философской науки. В современной отечественной литературе наблюдается «крен» в сторону «концептуализма», построения разного рода общих концепций и «моделей», часто не подтвержденных эмпирическим материалом из истории русской философии. Это явление можно квалифицировать как своего рода «историографический дефицит», обнаруживающийся прежде всего в незнании источников.

В результате для современного этапа историко-философской мысли, ряда ее представителей нередко характерны недостаточный учет, игнорирование или вовсе отрицание сложившихся традиций, а также точек зрения и результатов, выработанных предшествующими поколениями исследователей различных тем русской философии. Такие авторы пишут как бы «впервые» на разные темы, включая и славянофильство.

Отсюда очевидны актуальность и важность квалифицированного историографического подхода к изучаемой историко-философской проблеме как необходимого условия и предпосылки эффективного исследовательского процесса. При этом, однако, такой подход не должен трактоваться как простое реферирование, библиографический обзор или указатель источников. Нам известна лишь одна работа, удовлетворяющая этим требованиям – статья Б.В. Емельянова «Историография русской философии» в словаре «Русская философия» (1995) под редакцией Маслина М.А.. Однако она посвящена русской философии в целом, но не историографии философии славянофилов и западников.

Существуют и другие теоретико-методологические трудности. Нередко исследователи, имея в виду специфические задачи различных философских и других дисциплин, сосредоточиваясь на каком-либо одном аспекте творчества славянофилов, иногда изолируя избранный ракурс от остальных и, естественно, привлекая соответствующие источники и материалы, приходят к односторонним суждениям, выводам и оценкам. И сегодня, например, распространенными являются утверждения о приверженности славянофилов патриархальной жизни, попытках вернуть Россию к допетровским временам, неприязни к Западу. Подчас славянофилов отождествляют с теоретиками «официальной народности». Только игнорированием принципа историзма можно объяснить еще встречающееся расширительное толкование термина «славянофильство», когда исследователи ведут начало этого феномена от ХVII века, доводят его до 1917 года, а иногда – даже до наших дней.

Все это убеждает в актуальности научного анализа и обобщения проведенных в последние десятилетия в стране историко-философских исследований славянофильства, а также подведения итогов, систематизации и оценки полученных в них результатов, с тем чтобы точнее и отчетливее наметить ориентиры и направления будущих исследований. В отечественной философской литературе сегодня отсутствуют обобщающие работы, специально посвященные исследованию той разновидности знания, которое ориентировано на анализ философии славянофилов и западников.

Целью настоящей дипломной работы является исследование различий во взглядах на дальнейшее развитие России в философии славянофилов и западников. Для достижения поставленной цели в работе решены следующие задачи:

1. охарактеризованы исторические предпосылки развития славянофильства и западничества;

2. проанализированы особенности их течений, раскрыты основные противоречия между ними;

3. на основе проведенного анализа сделаны выводы о путях дальнейшего развития России.

Дипломная работа написана на 70 листах и состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы..

1 Историческое развитие течений западников и славянофилов

1.1 Развитие России в 19 веке, предпосылки и условия возникновения течений западников и славянофилов

Общественно-политическая история России первой половины XIX в. представляет собой широкую сферу для научного изучения. Пути эволюции страны, борьба различных социальных сил за новый государственный строй, судьбы крестьянства — все эти проблемы в последнее время привлекают особое внимание[1] . Одним из главных для историков является вопрос: почему осуществление кардинальных и давно назревших реформ (введение конституции и освобождение крестьян) столь затянулось? Этому, безусловно, способствовали самодержавие как политическая система, а также противодействие консервативного дворянства. Однако осознание передовым общественным мнением отставания России от стран Запада, понимание того, что страна переросла самодержавие, обусловили появление программ коренных преобразований. Попытка изменить исторический путь развития Российского государства закончилась, как известно, победой Николая I на Сенатской площади. Так началась эпоха, которая в историографии обозначена как торжество реакции, идейный кризис и упадок, трагедия сломленного последекабристского поколения.

Но так ли это? Ведь и в последекабристские годы общественно движение, принимая разные формы и исходя от различных социальных групп, несомненно, развивалось. Оно, конечно, не достигло уровня декабризма, но подъем гражданского самосознания в русле этого движения протекал весьма интенсивно.

Отметим, что идейные искания последекабристского пятнадцатилетия изучены не в полной мере. Они рассматривались или в общем контексте истории освободительного движения всей первой половины XIX в., или только в рамках революционной традиции[2] .

Необходимо поставить вопрос об отношении русского общества к делам и людям 14 декабря 1825 г., поскольку все идейные и общественные настроения этого времени были связаны с реакцией на декабризм и были вовсе не однозначными. “Дело всей России”, как было названо восстание в Манифесте 13 июля 1826 г., действительно стало таковым и отражало поиски путей преобразования страны.

“Когда вопрос не разрешен,— писал почти через 10 лет после восстания декабристов М.С.Лунин,— а только замят или обойден, то он всплывет опять... Постепенно зреющая мысль в краю нашем должна снова обратить общее внимание на дело Тайного общества[3] ”. В последекабристские годы вновь встали давно назревшие и неразрешенные задачи коренных изменений в государственном и общественном строе страны.

Расправившись с декабристами, правительство стремилось устранить возможность повторения подобного в будущем. С этой целью — предотвратить и пресекать все формы оппозиционности — в 1826 г. было создано III Отделение, т. е. учреждение, призванное осуществлять тайный надзор “за настроением общественного мнения” и “народного духа[4] ”. 14 декабря показало правительству всю опасность недостаточного внимания или пренебрежения к внутренней жизни общества. По мнению А. X. Бенкендорфа, это невнимание привело к ослаблению связи между правительством и обществом, что влекло за собой “обманутые ожидания, обоюдные ошибки и, наконец, разрыв, породивший заговор наших мятежников[5] ”.

В мемуаристике николаевской эпохи, а вслед за ней в исторической литературе утверждается, что в эти годы выражения общественного мнения, по крайней мере “гласного и открытого”, не существовало[6] . Отчасти это верно. В николаевское царствование общество не только не принимало никакого участия в управлении, но даже толком не было осведомлено о государственных проблемах. Прессы в том виде, какой она приобрела позже, по существу не было.

Однако процесс роста национального самосознания общества продолжался. Попытки выразить общественное мнение имели место и в эти годы, пусть они и не могли получить должного общественного резонанса, как в более позднее время. Только в делах Комитета 6 декабря 1826 г., хранящихся в Российском государственном историческом архиве, собрано около 40 записок и всеподданнейших докладов конца 1820—1830-х гг., относящихся к проблеме государственного преобразования страны и освобождения крестьян от крепостной зависимости. Причем, если по первому вопросу чаще встречаются записки “неизвестного”, то в отношении крестьян — это чаще всего записки и другие материалы популярных государственных деятелей того времени — II. С. Мордвинова, В. П. Кочубея, С. С. Уварова.

В других фондах того же архива имеется также ряд записок по крестьянской тематике, сводящихся к необходимости постепенной отмены крепостного права в России.

При отсутствии свободы печати особой формой выражения общественного мнения становились перлюстрированные письма. Так, П. А. Вяземский в своей переписке и в “Моей исповеди” повторял, что всегда писал откровенно “в надежде, что правительство наше, лишенное независимых органов общественного мнения, узнает через перехваченные письма, что есть, однако же, мнение в России, что посреди глубокого молчания, господствующего на равнине нашего общежития, есть голос бескорыстный, укорительный, представитель мнения общего[7] ”. Подобную цель преследовал и М. С. Лунин, посылая письма сестре из Сибири. Он знал, что его письма ходят в рукописных списках в обществе и известны правительству, и был рад этому. Этот способ он считал единственно возможным, чтобы воздействовать на правительство и напомнить ему о необходимости разрешить “органические вопросы быта общественного”. “Гласность, какою пользуются письма мои... обращает их в политическое оружие, коим я должен пользоваться для защиты дела свободы”,— писал он[8] .

Значение общественного мнения хорошо понимали и руководители III Отделения. Так, А.X. Бенкендорф полагал, что “общественное мнение для власти то же, что топографическая карта для начальствующего армией[9] ”. Его нельзя навязать, за ним надо следовать, так как оно никогда не останавливается. “Можно уменьшить, ослабить свет... но погасить это пламя — не во власти правительства, [его] не засадишь в тюрьму, а прижимая, только доведешь до ожесточения[10] ”. Ежегодные отчеты III Отделения за 1827—1830 гг. о состоянии общественных настроений по сути своей являются собранием проектов реформ в аграрной, финансовой, юридической и других сферах. Они также содержат анализ политического состояния и настроений в Польше, прибалтийских провинциях, в Финляндии, характеризуют отношение общественного мнения страны к войнам с Персией и Турцией, французской и польской революциям 1830 г. Причем в обзорах, рассматривающих позиции всех классов общества, подчеркивается, что высшее общество лишено теперь морального авторитета и общественное мнение исходит из кругов средних классов, которые составляют “душу империи”, за исключением двора, “все недовольны”. Разбирая причины недовольства каждого слоя, авторы отчетов уделяют особое внимание изменению положения крепостного крестьянства и спасению дворянства от “неминуемого банкротства”. Чрезвычайно интересна характеристика крепостных, данная управляющим канцелярией III Отделения М. Я. Фон Фоком: “Среди этого класса встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем можно было предположить... они хорошо знают, что во всей России только народ-победитель — русские крестьяне находятся в состоянии рабства; все остальные — финны, татары, латыши... и т. д.— свободны... В начале каждого нового царствования мы видим бунты, потому что народные страсти не довольствуются желаниями и надеждами...[11] ”.

Вместе с тем ни Бенкендорф, ни Фок не считали общественное мнение “эквивалентом разума или истины”, хотя призывали его учитывать. С их точки зрения, оно может быть благом, когда просвещенно, и является злом, когда заблуждается, становясь силой, оппозиционной правительству[12] . Интересно, что сходные мысли прослеживаются в “Апологии сумасшедшего” П. Я. Чаадаева, который считает, что “общее” мнение не тождественно безусловному разуму и истина не рождается в толпе[13] . Каково было мнение Николая I — неизвестно, хотя издатель отчетов III Отделения А. А. Сергеев, анализируя маргиналии, оставленные императором при чтении этих отчетов, замечает, что он находил в них мысли и взгляды, совпадающие с его собственными.

Ценность характеристик этих обзоров в том, что они отражают взаимоотношения между обществом и правительством. Эта проблема крайне сложна и нуждается в самом тщательном конкретном изучении применительно к разным этапам развития общества и государственной власти, разумеется, с учетом национальных и исторических традиций. Несомненно, в обществе всегда есть силы, оппозиционно настроенные по отношению к правительству. Но в определенные периоды их оппозиционность выражается в большей или меньшей степени и различными средствами. При этом всякое очередное оживление оппозиционных настроений в обществе связано с решением назревших объективных задач развития страны.

Планы преобразования государства занимают особое место в общественной мысли уже с конца XVIII — начала XIX в. Кризис самодержавия в это время усилился, становилось все более ясно, что государственный механизм не справляется с управлением страной. Это поняли и сами монархи, и их ближайшее окружение. “Нерешительный постепеновец” Александр I, как его метко охарактеризовал С. Г. Сватиков[14] , и его “молодые друзья” стали осознавать, что самодержавие уже не соответствует духу времени”. Опыт Французской революции подсказывал, что только конституционализм может предохранить общество от назревающей революционной опасности. Но они боялись ограничения самодержавия до проведения реформ, считая его наиболее удобным механизмом их осуществления. Эти идеи были широко распространены в обществе среди передовой части дворянства 1810-х гг. В “Записке о необходимости перемен в России”, предназначенной для Александра I, известный либерал-конституционалист А. И. Тургенев настойчиво проводил мысль, что уничтожение крепостного права всего легче осуществить при просвещенном и умном монархе. С его точки зрения, “неограниченная власть правителя [...] позволяет ему приказанием уничтожить сей позорный институт[15] ”.

Кроме того, правительственные реформаторы начала века видели препятствие проведению реформ в сопротивлении большинства дворянства и потому предпочитали не вступать с ним в конфликт. Тем более, что суть всякой власти такова, что она желает реформации только в рамках той государственной системы, в которой она существует. Она не может желать уничтожения самой себя.

Первая же радикальная антиправительственная оппозиция, ставшая совершенно новым явлением в общественной жизни России, закончила свои поиски изменения социально-экономической системы страны попыткой совершить “военную революцию” на Сенатской площади. Актуальность тайного союза до 1821 г. была очевидна как для самих его членов, так и для правительства и либерального меньшинства, поскольку он был основан, по словам М. С.Лунина, на “обетах власти[16] ”. Ведь в своей речи на Варшавском сейме Александр I твердо заявил о намерении дать “благотворное конституционное правление всем народам, провидением мне вверенным[17] ”. Но неспособность правительства решить основные проблемы социально-экономического развития страны привела к тому, что русское оппозиционное движение вскоре превратилось в революционное.

После 1825 г. осмысление событий 14 декабря представители почти всех слоев русского общества способствовало еще большей его поляризации[18] . Общим было убеждение в необходимости перемен, а выход каждый видел свой, хотя не все сознавали, что какой бы ни был выбран путь — эволюционный или революционный,— ни тот, ни другой не могли полностью исключить или заменить друг друга.

Следует сказать, что и до 14 декабря отношение общественного мнения к декабристской идеологии было далеко не однородным. В конце 1820—1830-х гг. для русского общества тоже было характерно различное отношение к декабризму — как к нравственному символу героизма, как к идеологии вообще и конкретно к восстанию 14 декабря как ее радикальному проявлению[19] .

Благородство, самоотверженность, жертвенность и мировоззренческие ценности декабристов были близки современникам. “И через 100 лет эшафот послужит пьедесталом для статуй мучеников”,— писал Н. И. Тургенев[20] . А.И. Герцен неустанно повторял, что 14 декабря стало нравственным переворотом и пробуждением для целых поколений российских интеллигентов[21] . Деятельность тайных обществ представлялась многим как проявление общеевропейского “духа преобразований”, а 14 декабря — “как вспышка общего неудовольствия[22] ”. В 1826 г. П. А. Вяземский писал В.А.Жуковскому: “Я охотно верю, что ужаснейшие злодейства, безрассуднейшие замыслы должны рождаться в головах людей насильственно и мучительно задержанных”, тогда как “правительство, опереженное временем, заснуло на старом календаре[23] ”.

Именно вопрос, каким путем должен быть изменен государственный строй России — революционным или реформаторским,— стал для “Союза Благоденствия” камнем преткновения еще в 1819—1821 гг. Эти расхождения привели к массовому выходу из этой организации. Такие видные участники организации, как А. II. Муравьев, Ф. II. Глинка, Д. В. Давыдов и люди близкие к ним — А. С. Грибоедов, С. Е. Раич и другие, впоследствии так и не вошли ни в “Северное”, ни в “Южное” общества и остались на позициях раннего либерально-просветительского декабризма. В 1822 г. отделился от общества один из самых талантливых людей эпохи — М. С. Лунин. Главной причиной тому было все более усиливающееся разногласие между умеренным крылом Союза и его радикальной группой в “предположенной цели и в средствах к достижению оной”. Последние были готовы бороться за будущую Россию с использованием вооруженной силы, тогда как “сокровенной целью” умеренных было “водворение законно-свободного правления в России[24] ”. С другой стороны, намерение радикалов преобразовать общество в организацию с более четкой революционной программой заставляло их избавиться от людей, не разделявших крайних взглядов руководства. Таким образом, стремясь прямолинейно следовать передовым западным образцам, они в своем реформаторстве забегали далеко вперед и отрывались от политических установок и позиций прогрессивно мыслившего меньшинства русского дворянства. Именно этот факт сыграл свою роль в решении многих умеренных либералов-конституционалистов (П. А. Вяземского, А. И. Тургенева), близких к декабристским кругам, отказаться от предложений вступить в тайное общество, куда их не раз приглашали. Это понимали как сами декабристы, так и правительство. В 1826 г. в секретном приложении № 3 к Всеподданнейшему докладу Следственной комиссии говорилось, что “злоумышленники думали... что найдут себе пособие и в общем расположении умов... они воображали, что все... изъявляющие неудовольствие, пристанут к ним и уже в душе их сообщники[25] ”.

Та же причина лежала в основе негативного отношения к выступлению 14 декабря людей социально и мировоззренчески близких к декабристам. Об этом свидетельствуют письма за 1825— 1826 гг. А. И. Оленина, Ф. И. Тютчева, В. А. Жуковского, А. С., Ф. С. и С. А. Хомяковых, в которых действия декабристов характеризуются как насилие и преступление[26] . Они тоже видели — так дальше жить нельзя, нужны перемены, но опасались, что в такой отсталой стране, как Россия, революция приведет к террору и трагедии.

1.2 Зарождение западничества и славянофильства

В 1876 г. П. А. Вяземский, встречавшийся с уже вернувшимися из ссылки декабристами, рассуждал, что “сама затея совершить государственный переворот на тех началах и при тех способах и средствах, которые были в виду... доказывает политическую несостоятельность и умственное легкомыслие этих мнимых и самозванных преобразователей... Они мечтали, что стоит им только захотеть, обязать себя клятвою, и дело народного спасения и перерождения... возникнет само собой. Это были утописты, романтические политики или политические дилетанты...[27] ”.

Так же думал и А. С. Грибоедов, заметив однажды, что 100 прапорщиков желают перевернуть государственный строй России[28] , а будущий теоретик славянофильства А. С. Хомяков еще до восстания, полемизируя с К. Ф. Рылеевым, говорил: “из всех революций самая беззаконная есть военная революция[29] ”.

Сомневались в законности намерений тайного общества и в моральном праве революционеров сделать счастливым свой народ, но без его участия, т. е. насильственным путем, А. С. Пушкин, П.Я. Чаадаев, В. Ф. Одоевский[30] .

Таким образом, в либеральных кругах, наиболее близких к тайным обществам 1820-х гг., тактика “военной революции”, использованная 14 декабря, не нашла поддержки. Неудача декабристов еще более убедила либералов в неоправданности насильственной революции как средства преобразования страны. Причем трагедия на Сенатской площади воспринималась ими как крах радикальных средств борьбы, а не широкого декабризма как политической программы[31] .

Декабристы, в их представлении, имели право пойти самостоятельным от правительства путем, но путем законного сопротивления произволу властей, а не замены единодержавия “тиранством вооруженного меньшинства[32] ”.

Правы были и те современники, которые полагали, что причины неудачи декабристов во многом в недостаточном осмыслении ими исторического прошлого и настоящего развития России, игнорировании ее национальных особенностей и слепом восприятии западных образцов. “Возникнув из совершенно чуждого нам общественного строя, они (западные образцы)не могут иметь ничего общего с потребностями нашей страны”,— писал П. Я. Чаадаев[33] . Возникло убеждение, что России незачем бежать за другими, а следует откровенно оценить себя и понять, каков должен быть путь развития, адекватный российским условиям.

В поисках своих дорог одни (Н. Г. Устрялов, П. И. Надеждин, М. Т. Каченовский) вглядывались в прошлое и, осмысливая историю России, находили в ней рецепты для будущего страны, обосновывали историческими традициями охранительные начала самодержавия, православия и народности (М. П. Погодин) или, предпочитая национальную почву, усиленно защищали российские традиции от западных посягательств (братья И. В. и Н. В. Киреевские и А. С. Хомяков).

Другие, пытаясь осознать опыт декабристов с позиций легального дворянского либерализма, вели поиск в теоретико-философском и религиозном направлениях. Это — кружок “любомудров”, кружок И. В. Станкевича, студенческий кружок “11 нумера” В. Г. Белинского, либерально-просветительский литературный кружок В. Д. Сухорукова в Новочеркасске, литературные общества в Харьковском университете, в Нежинском лицее. Причем либеральный лагерь был весьма широк и многолик — от аристократической “фронды” до истоков оппозиционности будущих славянофилов и западников.

Однако в эти годы в русском общественном движении были иные силы, которые преклонялись перед декабристами, считая себя “осколками” их движения, и создали “золотую легенду” о 14 декабря, которую подхватил А. И. Герцен[34] . Это были представители наиболее радикальной части студенчества, разночинной молодежи и мелкопоместного дворянства, которые, пытаясь продолжить начатое декабристами дело, создавали тайные политические кружки. Такие кружки, более широкие по социальному составу, чем декабристские, возникали уже начиная с 1826 г. в Москве, Оренбурге, Курске и т. д. (кружки бр. Критских, бр. Раевских, тайное общество Н. П. Сунгурова и др.), причем центр движения переместился из Петербурга в Москву[35] .

Кружки оставались в рамках декабристской революционности. Это подтверждается тем, что социальный состав их участников был представлен в основном выходцами из дворянского сословия, хотя с декабристами, конечно, исчез “чистый” элемент дворянства[36] . В идеологическом отношении взгляды членов этих объединений представляли собой смесь революционных и либеральных воззрений с общими для того времени просветительскими идеями. Их политические установки (хотя документально оформленными программами они не подтверждены и прослеживаются только по показаниям в следственных делах) преимущественно сводились к насильственному политическому перевороту и установлению “конституционного правления[37] ”.

И тем не менее “примитивная” революционность дворянской молодежи последекабристского периода вызывала страх повторения “14 декабря” в правительственных кругах. Вот что писал М. Я. фон Фок об этих “возмутителях спокойствия”: “Молодежь, то есть дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыш якобинства, революционный и реформаторский дух... Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении в России, ни об общем ее состоянии, мечтает... о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения[38] ”.

Начало 1830-х гг. стало рубежом в истории освободительного движения в России и связано с возникновением “русского социализма”. Но почему в столь отсталой в социально-экономическом отношении стране нашли поддержку идеи, которые явно опережали уровень ее развития. Вероятно, правы те исследователи, которые полагают, что в истории нередко случаются периоды относительно самостоятельного развития идеологии, опережающей социально-экономические условия жизни общества и государства[39] .

Думается, связано это было и с тем, что утопический социализм удовлетворял столь сильную в обществе жажду “обновления”. В письме к Н. П. Огареву в 1833 г. А. И. Герцен писал, что “мир ждет обновления... Надобно другие основания положить обществам Европы... более права, более нравственности, более просвещенности[40] ”. Не последнюю роль играло и осознание новым поколением того, что поражение декабристов не было случайным, что нужно, как писал Герцен, “перейти декабризм”. В своем дневнике за 1842 г., говоря о М. Ф. Орлове, он заключал, что “молодое поколение кланялось ветерану своих мнений, но шло мимо[41] ”.

По вопросу об отношении Герцена к декабризму и вообще к революционности как методу ниспровержения старого социально-экономического и политического уклада жизни общества, в историографии нет полного единодушия. Но большинство исследователей справедливо считают, что переоценка декабристского опыта, а также крах польского восстания привели его к отрицанию “политики” как способа изменений в жизни страны[42] .

В поисках нового мировоззрения Герцен, Огарев и их друзья остановились на утопическом социализме с его идеями социального переустройства общества путем длительных и мирных экономических преобразований и морально-этического совершенствования человека. Но вся эта программа сочеталась с надеждами на реформы “сверху”. При весьма отрицательном отношении к Николаю I Герцен все же полагал, что в России ведущую роль всегда играло правительство, а не народ. С его точки зрения, которая отражена в записке 1836 г. “Отдельные замечания о русском законодательстве”, правительство является не только “прогрессивным началом” в обществе, но нигде не стоит “настолько перед народом, как в России[43] ”. Дворянство — оппозиционная сила, сдерживающая произвол власти, а народ пассивен, поскольку “не умеет понять своих прав”, считал он. Таким образом, желая сделать счастливым свой народ, Герцен в своем социализме все же активную роль отводит дворянству и правительству.

Интересно, что, заканчивая записку, Герцен сравнивает Россию и Америку как страны, по его мнению, лишенные сословных традиций. Предрекая, вслед за А. Токвилем, им обеим великое будущее, он писал: “Россия и Америка — две страны, которые поведут дальше юридическую жизнь человечества. Россия — как высшее развитие самодержавия на народных основаниях, а Америка — как высшее развитие демократии на монархическом основании[44] ”

Однако уже после революции 1848 г. Герцен отчаянно спрашивал последователя социалистических идей: “Где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу. Почему мы должны думать, что новый мир будет строиться по нашему плану?[45] ”.

Итак, в эти годы в России появился и получил распространение мирный просветительский социализм. Его последователям было присуще стремление понять личность в связи с обществом, т.е. социальность, а высочайшей целью общественного развития они считали “совершенствование личности”. Эти же идеи проповедовали II. В. Станкевич, В. Ф. Одоевский, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, а также П. Я. Чаадаев[46] .

Именно у Чаадаева идея об особом историческом пути и предназначении России получила наиболее четкое и яркое выражение. Чаадаев был как бы “мостом”, соединяющим эпоху декабристов с либеральным движением 1840-х гг. Имея тесные связи в декабристской среде и являясь членом “Союза Благоденствия”, он в 1821 г. уехал за границу и прекратил всякие отношения с тайным обществом. Почему? В отличие от своих мятежных друзей Чаадаев никогда не был склонен к практической политической деятельности[47] . Для него самым важным была нравственная и умственная свобода. Во многом это было связано с воспитанием, которое он получил в иезуитском пансионе. Глубокая западная образованность иезуитов, их католическая диалектика привили ему любовь к западной цивилизации и широту взглядов. Вообще же следует заметить, что воспитанники пансиона (а ими были А. С. Меншиков, П. А. Вяземский, С. Г. Волконский, М. Ф. и А. Ф. Орловы) были лишены той односторонности, о которой писал Чаадаев в 1-м философическом письме[48] . Так, и с точки зрения П. А. Вяземского, “честному человеку не следует входить ни в какое тайное общество”, так как “всякая принадлежность к тайному обществу есть уже порабощение личной воли своей тайной воли вожаков. Хорошо приготовление к свободе, которое начинается закабалением себя[49] ”.

“Россия и Запад”, “русский путь” и западные образцы — сама постановка этой проблемы подразумевала для Чаадаева не географические понятия, а два порядка вещей, два мировоззрения. Анализируя особенности исторического пути развития России и находя именно в нем причины отсталости страны, он писал: “Одна из наиболее печальных черт пашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах... Это происходит от того, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим... ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций не того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не затронуты всемирным воспитанием человеческого рода[50] ”. И все же отсталость для страны, с точки зрения Чаадаева, не только минус, но имеет ряд преимуществ, главное из которых — возможность избежать социальных конфликтов Запада.

Но если Чаадаев видел в “особом пути России” как позитивные, так и негативные моменты, то славянофилы усматривали в нем исключительно достоинства. Славянофильство в России явилось не только проявлением подъема национального самосознания, но и реакцией на практику западных моделей, использованных декабристами. Вообще же в зарождении в 1830-х гг. двух основных направлений будущего либерального течения — славянофильства и западничества — отразилась его внутренняя противоречивость. “Оба направления,— писал о них И. П. Огарев,— выходили из движения двадцатых годов. Слитые у декабристов — негодование на русскую действительность и любовь к России — раздвоились, одна сторона пошла в отрицание всего русского, другая — в отрицание всего нерусского[51] ”. И будущие западники, и славянофилы, объединенные в годы своей юности в кружке II. В. Станкевича, исходили в своих построениях из осознания необходимости перемен в стране. Расхождения начались тогда, когда у одних возникла убежденность в избранности русского народа, обладающего преимуществами российской истории и потому истинными ценностями (община, земщина, православие); другие, наоборот, вслед за Чаадаевым считали, что мы не были затронуты общеевропейским воспитанием, у нас нет традиций и единства, а стало быть, и подлинной истории. Поэтому, полагали они, чтобы выйти из хаоса, необходимо ускорить развитие буржуазных отношений, а за образец правления взять конституционные монархии Западной Европы.

Касаясь отношения русского общества к вопросу о роли Запада в судьбах России, нужно отметить, что в эти годы в либеральной среде возникает своеобразное неприятие буржуазных отношений. Социальные контрасты и противоречия нарождающегося капитализма Запада, так называемые “язвы пролетариатства”, критиковали в своих работах А. С. Пушкин (“Путешествие из Москвы в Петербург”), П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский[52] , а также М. А. Фонвизин и Н. А. Бестужев.

М. А. Фонвизин в записках “О крепостном состоянии земледельцев в России” (1842 г.) и “О коммунизме и социализме” (1849 г.), критикуя “необеспеченное состояние пролетариев”, указывал: “Пролетарии — эти жалкие бездомки, по большей части, без религии, без правил нравственности, почти одичавшие... ненавидя настоящий порядок общества, не обеспечивающий ни их настоящее, ни будущее, только и жаждут ниспровержения всего существующего, надеясь в социальном перевороте обрести улучшение своей бедственной участи[53] ”. Сходные мысли имеются и в записке Н. А. Бестужева “О свободе торговли и вообще промышленности” (1836г.)[54] .

Следует остановиться также еще на одном вопросе, относящемся к этой проблеме. На рубеже 1820— 1830-х гг. для некоторых либералов-конституционалистов при их безусловно отрицательном отношении к деспотизму российский абсолютизм представлялся единственным реальным средством исторического прогресса. Осмысление “14 декабря” привело их к убеждению о невозможности положительного решения важных государственных задач путем революционного действия. А “язвы пролетариатства” и социальные проблемы, возникающие на Западе, противоречили тезису о “благоденствии” конституционных государств. Возможность преобразования страны связывалась теперь с двумя силами — дворянством и правительством, которое в их глазах было “единственным европейцем в России[55] ”. Отсюда следовал вывод о необходимости сотрудничества дворянства с просвещенным монархом в целях побуждения его к реформаторской деятельности. Такие взгляды были характерны для П. А. Вяземского[56] , М. А. Фонвизина в 1840-е гг[57] ., членов кружка “любомудров” (С. П. Шевырев, М. П. Погодин, В. Ф. Одоевский)[58] , а также А. С. Пушкина.

15 ноября 1826 г. по заказу А. X. Бенкендорфа А. С. Пушкин составил записку “О народном воспитании”, предназначенную для Николая I, где с просветительских позиций доказывал необходимость этого сотрудничества[59] . Исследователи творчества Пушкина, характеризуя эту страницу его биографии, высказывают различные предположения. Но был ли это перелом в его политическом мировоззрении, связанный с отрицательной реакцией на “14 декабря”, или же поэт остался верен прежним взглядам, но понял необходимость действовать иными средствами, в союзе с правительством,— сказать трудно[60] . Вот что писал по этому поводу наиболее чуткий и проницательный из друзей поэта П. А. Вяземский, который ясно уловил двойственность положения: “Он (Пушкин)любил чистую свободу... Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый человек был непременно и готовым революционером. Политические сектаторы двадцатых годов очень это чувствовали... Они не находили в нем готового соумышленника и оставили его в покое[61] ”.

Как бы то ни было, представляется несомненным, что на рубеже 1820—1830-х гг. в русской общественной мысли достаточно прочно утвердилась либерально-просветительская концепция эволюции страны, которая фактически отвергала радикализм декабристов.

Основные принципы этой концепции можно свести к следующему: при сложившихся условиях и в силу отсталости страны революция пагубна. Лишь на основе просвещения, а затем освобождения народа, которое на данном этапе может осуществить только самодержавное правительство, поддерживаемое передовым либеральным дворянством, Россия эволюционным путем придет к тем самым результатам, которые декабристы пытались достичь методом “военной революции”. “Ныне все образумились,— писал А. С. Пушкин о декабристах,— и увидели ничтожность своих замыслов и средств и... необъятную силу правительства, основанную на силе вещей[62] ”.

А. Н. Шебунин, характеризуя сторонников этой позиции, не без основания считал нарождающихся либералов “чуткими и умными наблюдателями”, поскольку, с их точки зрения, в данный момент вопросы крестьянской, административной и судебной реформы являлись более насущными, чем борьба за конституционализм[63] . Активная поддержка правительства Николая I со стороны конституционалистов-реформаторов александровской эпохи — М. М. Сперанского и Н. С. Мордвинова была основана, думается, на тех же принципах.

Следует признать, что деятельность М. М. Сперанского в николаевскую эпоху, его отношение к декабристам, участие в суде над ними — самая сложная страница его биографии. Николай I “не без злорадного чувства”, по словам П. Е. Щеголева[64] , поручил именно ему “судить” и “карать” мятежников, среди которых у Сперанского было много личных друзей (Г. С. Батеньков, бр. Бестужевы, А. О. Корнилович, С. Г. Краснокутский, К. Ф. Рылеев, В. И. Штейнгель).

Участие Сперанского в подготовке суда над декабристами, связанное с разработкой сценария судебного разбирательства, стало для него трагедией. По воспоминаниям его дочери, Е. М. Фроловой-Багреевой, во время процесса над декабристами Сперанский мучился и плакал по ночам[65] . Трудно объяснить такую в определенной мере противоречивую позицию этого мягкого и сердечного человека. Некоторый свет на проблему проливает характеристика, данная Сперанскому М. Я. фон Фоком, который писал, что “на г. Сперанского... надо смотреть как на опору всех умных и даровитых людей среднего класса (например, литераторов, купцов и средних чиновников)... Он доступен, популярен... по-видимому, вполне предан Его Величеству Государю Императору и существующему строю, поддержанию которого он посвящает все свои силы... он не общителен, но тем не менее, его влияние на общественное мнение очень благотворно[66] ”. Поэтому выбор Николаем I исполнителя для осуществления его замыслов по подготовке преобразований в системе финансов, местном управлении, судопроизводстве, крестьянском вопросе, упорядочении законодательства был вполне обоснован. С точки зрения П. Е. Щеголева Сперанский “был самый дельный, самый умный из его сановников[67] ”, имеющий к тому же большой вес в обществе. Активность самого Сперанского, как представляется, основывалась не на боязни за свою судьбу, но, в первую очередь, на стремлении “великого реформатора” продолжать работу на благо России. Огромное количество записок и проектов, хранящихся в фонде М. М. Сперанского в Рукописном отделе РПБ и относящихся к последекабристским годам,— веское тому подтверждение[68] .

Свидетельством приверженности Сперанского идее прогрессивности монархической формы правления является его трактат “Руководство к познанию законов”, в котором он писал, что “то, что называется деспотизмом, не есть правильная форма монархии, так же, как и анархия не есть форма республики. То и другое суть две крайности, временно и случайно от силы происшествий, а не от права возникающие[69] ”. Другим кандидатом во временное революционное правительство декабристы выдвигали адмирала II. С. Мордвинова. Имеются предположения, что он не только был осведомлен о существовании тайного общества, но даже и о планах “мятежных реформаторов[70] ”.

После 14 декабря отношение правительственных сфер к Мордвинову, имя которого не раз упоминалось в ответах декабристов Следственной комиссии, было весьма настороженным. Тем не менее в 1827 г. во всеподданнейшем письме на имя Николая I он доказывал, что введение конституции в такой стране, как Россия, привело бы к власти аристократическую олигархию, а затем последовала бы анархия. С его точки зрения, ни одно великое государство не может “быть сильным и могущественным без сильней монархической власти[71] ”.

Но, несмотря на проявление верноподданности, Мордвинов в глазах правительства был столь же подозрителен, как и раньше. “Партия Мордвинова опасна тем, что ее пароль — спасение России”,— писал А. X. Бенкендорф, преувеличивая, думается, общественное значение графа. “И даже среди купцов встречаются русские патриоты, придерживающиеся идей Мордвинова и его сторонников”,— продолжал он, заверяя Николая I, что “следит за ним очень зорко”. В среде же столичного дворянства конца 1820-х — 1830-х гг. Мордвинов был популярен, как и в предыдущее царствование, и именно его “желали бы видеть руководителем административных дел[72] ”.

По-видимому, правительственных реформаторов и либералов примиряла с самодержавием вера в его нереализованные реформаторские возможности. До середины 1820-х гг. государственная деятельность Александра I объективно способствовала распространению либеральных идей. Именно этим можно объяснить позицию умеренных легитимистов-либералов по отношению к их вербовке в тайное общество, а затем и их реакцию на “14 декабря”.

Надежды на продолжение “александровых начал” сохранялись и в первую половину царствования Николая I, о чем свидетельствуют отчеты А. X. Бенкендорфа и М. Я. фон Фока. В одном из них прямо говорилось, что “вся Россия ждет с нетерпением перемен как в системе, так и в людях... Самые благонамеренные люди изнывают в ожидании и не перестают повторять: „Если этот государь не преобразует России, никто не остановит ее падения! Российскому императору нужны только ум, твердость и воля, а наш государь обладает этими качествами во всей полноте“[73] ».

В царствовании Николая I было, вероятно, три переломных момента — 14 декабря 1825 г., 1830-й и 1848 гг., когда как бы толчками происходило усиление консервативных тенденций в его политике.

Вопрос о том, была ли сложившаяся при нем система вынужденной, сформировавшейся под влиянием новых обстоятельств, или же представляла собой логическое продолжение линии, начатой еще в предыдущее царствование, весьма сложен и требует специального изучения. С точки зрения А. И. Герцена, “именно 14 декабря принудило правительство отбросить лицемерие и открыто провозгласить деспотизм[74] ”. И все же, наверное, элемент вынужденности в усилении консерватизма имел место. Это подтверждается не только тем, что Николай I всю жизнь находился под впечатлением событий 14 декабря, но и известными фактами навязывания консервативным дворянством правительству репрессивных мер в отношении декабристов[75] . Примечательно, что, даже с точки зрения П. Я. Чаадаева, правительство, в сущности, исполняло свой долг, и строгость его далеко не превзошла ожидания публики. «Что еще может делать правительство,— спрашивал он в „Апологии сумасшедшего“, — как не следовать тому, что оно искренне считает серьезным желанием страны?[76] ».

Был ли Николай I прекрасным актером и одновременно умным и дальновидным противником декабристов, который мобилизовал всю политическую силу, использовал нравственный и религиозный факторы, как считает Я. А. Гордин[77] ,— сказать трудно. Но так или иначе, многие декабристы писали ему из крепости, а затем из Сибири, указывая на необходимость преобразований, и не сомневались, что он их осуществит[78] . Николай Павлович не был подготовлен к государственной деятельности. Взойдя на престол случайно, сквозь ряды мятежников на Сенатской площади, он рассматривал “14 декабря” скорее как нарушение воинской и общественной дисциплины. Поэтому главными задачами внутренней политики должны были стать упрочение дисциплины, “правильное” воспитание и “очищение” дворянства от вольного “духа времени”. Введение же в 1832 г. почетного и потомственного гражданства было своеобразным проявлением страха власти перед образованным дворянским меньшинством.

В условиях всеобщей потребности обновления реформы натыкались на необходимость продолжительной отсрочки. Политическое благоразумие требовало сначала подготовить для них основания, и в первую очередь подготовить умы.

Именно эти идеи легли в основу концепции гр. С. С. Уварова, названной в литературе “теорией официальной народности”. Причем в основе системы “очищения и охранительства” лежал тот же тезис о “неготовности” России к преобразованиям. “Мы, то есть люди девятнадцатого века, в затруднительном положении: мы живем среди бурь и волнений политических. Народы изменяют свой быт, обновляются, волнуются, идут вперед. Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна и не должна вкусить, по крайней мере, теперь еще, сих кровавых тревог. Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее”,— считал Уваров[79] . О необходимости проанализировать основы управления и подготовить дальнейшие преобразования предупреждал императора и М. Я. фон Фок[80] . Таким образом, Николай I и его окружение ясно осознавали необходимость реформ для развития страны, но считали, что она еще не готова их принять. И даже в “черном” манифесте от 13 июля 1826 г. о казни декабристов, подготовленном М. М. Сперанским, подчеркивалось, что “не от дерзновенных мечтаний всегда разрушительных, но свыше усовершенствуются постепенно отечественные установления[81] ”. В начале своего пути Николай I был такой же “нерешительный постепеновец”, как Александр I, но в отличие от него Николай считал правильным лишь частичный ремонт существующего порядка. И именно это явилось самой большой его ошибкой, так как “следовало сделать больше — или ничего не делать”, поскольку в такой стране, как Россия, “полумеры гибельны”, писал в 1842 г. в своем донесении французский дипломат К. Перье[82] .

Эта двойственность позиции Николая I в отношении реформ весьма отчетливо проявилась в крестьянском вопросе. Проблема отмены крепостного права занимала одно из главных мест в планах правительства начиная уже с 1826 г. Николай Павлович, будучи цесаревичем, имел возможность ознакомиться с ней из лекций по политической экономии академика А. К. Шторха.

Кроме того, крестьянские волнения 1825—1826 гг. и ухудшавшееся положение помещиков, обремененных долгами, еще более утвердили его в мысли о необходимости освобождения крестьян. Сразу после коронации и по возвращении в Петербург Николай приказал делопроизводителю Следственной комиссии А. Д. Боровкову составить записку о мнениях, высказанных декабристами “по поводу внутреннего состояния государства в царствование императора Александра I”. Был составлен сборник из мнений Г. С. Батенькова, В. И. Штейнгеля, А. А. Бестужева. 6 февраля 1827 г. записка Боровкова была представлена императору, который, по свидетельству В. П. Кочубея, часто просматривал сборник и “черпал из него много дельного[83] ”. Затем записка Боровкова, как и записки, всеподданнейшие письма, доклады и мнения различных лиц, были переданы в Секретный комитет 6 декабря 1826 г. Комитет был создан по проекту, изложенному в записке М. М. Сперанского[84] . Ему был поручен пересмотр всего государственного устройства и управления (в том числе крестьянский вопрос).

Однако Николай I, который говорил, что “крепостное право... зло для всех ощутительное и очевидное... и оно не может продолжаться..., что необходимо приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку...[85] ”, а также П. Д. Киселев и М. М. Сперанский, поддерживавшие реформаторские намерения государя, не были поняты не только в своем ближайшем окружении, но и среди широкого круга консервативного дворянства[86] . Комитету 6 декабря 1826 г. удалось лишь добиться облегчения участи государственных крестьян и то потому, что тут меньше были задеты интересы помещиков.

Секретные комитеты “для изыскивания средств к улучшению состояния крестьян разных званий ” еще не раз создавались и после 1826 г.— в марте 1835 г., марте 1839 г. и т. д., всего 6 раз до реформы 1861 г. Но претворить в жизнь их решения правительство Николая I так и не решилось, опасаясь не только выпустить из-под своего контроля крестьянство, но, главное, боясь сопротивления большинства дворянства.

Итак, после 14 декабря 1825 г. Россия вступила в новый этап своей истории не только с сохранившимся самодержавным строем, который уже не отвечал требованиям времени, но и с целым рядом неразрешенных социальных проблем. Для декабристов “военная революция” была попыткой изменить ход и направление российской истории. В последекабристское время вопрос о возможных путях развития страны, а также о средствах и методах политических и социально-экономических преобразований стал предметом идейных исканий, в основе которых была реакция на декабризм. В своих поисках “правильного” пути русское общество раскололось. Различное понимание интересов государства и отдельной личности приводили к появлению противоположных взглядов и программ.

Свое понимание коренных интересов страны отстаивало и правительство Николая I. И именно этим определялась его политика в отношении реформ, проведение которых оно считало только своей прерогативой. Отсутствие взаимодействия, а в некоторых случаях столкновение позиций “власти и общества” приводили в итоге к тому, что проведение реформ затягивалось. Но даже самые благие замыслы, слишком замедленные, теряют свою значимость и обречены на неудачу.

2 Славянофилы и западники: дискуссии о России и ее судьбе (с 40-х годов)

2.1 Взгляды славянофилов (Гегель, Шеллинг)

Славянофилы , представители одного из направлений русской общественой и философской мысли 40—50-х гг. 19 в. — славянофильства, выступившие с обоснованием самобытного пути исторического развития России, по их мнению, принципиально отличного от пути западноевропейского. Самобытность России славянофилы видели в отсутствии, как им казалось, в её истории классовой борьбы, в русской поземельной общине и артелях, в православии, которое славянофилы представляли себе как единственное истинное христианство. Те же особенности самобытного развития славянофилы усматривали и у зарубежных славян, особенно южных, симпатии к которым были одной из причин названия самого направления (славянофилы, т. е. славянолюбы), данного им западниками. Для мировоззрения славянофилов характерны: отрицательное отношение к революции, монархизм и религиозно-философские концепции. Большинство славянофилов по происхождению и социальному положению были средними помещиками из старых служилых родов, частично выходцами из купеческой и разночинной среды.

Идеология славянофилов отражала противоречия русской действительности, процессы разложения и кризиса крепостничества и развития капиталистических отношений в России. Взгляды славянофилов сложились в острых идейных спорах, вызванных «Философическим письмом» П. Я. Чаадаева. Главную роль в выработке взглядов славянофилов сыграли литераторы, поэты и учёные А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин. Видными славянофилами являлись П. В. Киреевский, А. И. Кошелев, И. С. Аксаков, Д. А. Валуев, Ф. В. Чижов, И. Д. Беляев, А. Ф. Гильфердинг, позднее — В. И. Ламанский, В. А. Черкасский. Близкими к славянофилам по общественно-идейным позициям в 40—50-х гг. были писатели В. И. Даль, С. Т. Аксаков, А. Н. Островский, А. А. Григорьев, Ф. И. Тютчев, Н. М. Языков. Большую дань взглядам славянофилов отдали историки, слависты и языковеды Ф. И. Буслаев, О. М. Бодянский, В. И. Григорович, И. И. Срезневский, М. А. Максимович.

Средоточием славянофилов в 40-е гг. была Москва, литературные салоны А. А. и А. П. Елагиных, Д. Н. и Е. А. Свербеевых, Н. Ф. и К. К. Павловых. Здесь славянофилы общались и вели споры с западниками. Многие произведения славянофилов подвергались цензурным притеснениям, некоторые из славянофилов состояли под надзором полиции, подвергались арестам. Постоянного печатного органа славянофилы долгое время не имели, главным образом из-за цензурных препон. Печатались преимущественно в «Москвитянине»; издали несколько сборников статей «Синбирский сборник» (1844), «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных» (1845), «Московские сборники» (1846, 1847 и 1852). После некоторого смягчения цензурного гнёта славянофилы в конце 50-х гг. издавали журналы «Русская беседа» (1856—60), «Сельское благоустройство» (1858—59) и газеты «Молва» (1857) и «Парус» (1859).

В 40—50-х гг. по важнейшему вопросу о пути исторического развития России славянофилы выступали, в противовес западникам, против усвоения Россией форм и приёмов западно-европейской политической жизни и порядков. В борьбе славянофилов против европеизации проявлялся их консерватизм. В то же время, представляя интересы значительной части дворян-землевладельцев, испытывавшей растущее воздействие развивавшихся капиталистических отношений, они считали необходимым развитие торговли и промышленности, акционерного и банковского дела, строительства железных дорог и применения машин в сельском хозяйстве. Славянофилы выступали за отмену крепостного права «сверху» с предоставлением крестьянским общинам земельных наделов за выкуп. Самарин, Кошелев и Черкасский были среди деятелей подготовки и проведения Крестьянской реформы 1861. Славянофилы придавали большое значение общественному мнению, под которым понимали мнение просвещённых либерально-буржуазных, имущих слоев, отстаивали идею созыва Земского собора (Думы) из выборных представителей всех общественных слоев, но возражали против конституции и какого-либо формального ограничения самодержавия. Славянофилы добивались устранения цензурного гнёта, установления гласного суда с участием в нём выборных представителей населения; отмены телесных наказаний и смертной казни.

Философские воззрения славянофилов разрабатывались главным образом Хомяковым, И. В. Киреевским, а позже Самариным и представляли собой своеобразное религиозно-философское учение. Генетически философская концепция славянофилов восходит к восточной патристике, в то же время во многом связана с «философией откровения» Ф. Шеллинга, западноевропейским иррационализмом и романтизмом 1-й половины 19 в., отчасти воззрениями Г. Гегеля. Односторонней аналитической рассудочности, рационализму как и сенсуализму, которые, по мнению славянофилов, привели на Западе к утрате человеком душевной целостности, они противопоставили понятия «водящего разума» и «живознания» (Хомяков). Славянофилы утверждали, что полная и высшая истина даётся не одной способности логического умозаключения, но уму, чувству и воле вместе, т. е. духу в его живой цельности. Целостный дух, обеспечивающий истинное и полное познание, неотделим, по мнению славянофилов, от веры, от религии. Истинная вера, пришедшая на Русь из его чистейшего источника — восточной церкви (Хомяков), обусловливает, по их мнению, особую историческую миссию русского народа. Начало «соборности» (свободной общности), характеризующее, согласно славянофилам, жизнь восточной церкви, усматривалось ими и в русской общине. Русское общинное крестьянское землевладение, считали славянофилы, внесёт в науку политической экономии «новое оригинальное экономическое воззрение» (И. С. Аксаков). Православие и община в концепции славянофилов — глубинные основы русской души. В целом философская концепция славянофилов противостояла идеям материализма.

Историческим воззрениям славянофилов была присуща в духе романтической историографии идеализация старой, допетровской Руси, которую славянофилы представляли себе гармоническим обществом, лишённым противоречий, не знавшим внутренних потрясений, являвшим единство народа и царя, «земщины» и «власти». По мнению славянофилов, со времён Петра I, произвольно нарушившего органичное развитие России, государство встало над народом, дворянство и интеллигенция, односторонне и внешне усвоив западноевропейскую культуру, оторвались от народной жизни. Идеализируя патриархальность и принципы традиционализма, славянофилы приписывали по сути дела внеисторический характер русскому «народному духу».

Славянофилы призывали интеллигенцию к сближению с народом, к изучению его жизни и быта, культуры и языка. Они положили начало изучению истории крестьянства в России и много сделали для собирания и сохранения памятников русской культуры и языка (собрание народных песен П. В. Киреевского, словарь живого великорусского языка Даля и пр.). Существенный вклад внесли славянофилы в развитие славяноведения в России, в развитие, укрепление и оживление литературных и научных связей русской общественности и зарубежных славян; им принадлежала главная роль в создании и деятельности Славянских комитетов в России в 1858—78.

Славянофилы оказали влияние на многих видных деятелей национального возрождения и национально-освободительного движения славянских народов, находившихся под гнётом Австрийской империи и султанской Турции (чехи В. Ганка, Ф. Челаковский, одно время К. Гавличек-Боровский; словаки Л. Штур, А. Сладкович; сербы М. Ненадович, М. Миличевич; болгары Р. Жинзифов, П. Каравелов, Л. Каравелов, отчасти поляки В. Мацеёвский и др.). Частые поездки славянофилов в зарубежные славянские земли (путешествия И. С. Аксакова, Валуева, В. А. Панова, Чижова, А. И. Ригельмана, П. И. Бартенева, Ламанского и др.) содействовали ознакомлению и сближению южных и западных славян с русской культурой и литературой.

Эстетические и литературно-критические взгляды славянофилов наиболее полно выражены в статьях Хомякова, К. С. Аксакова, Самарина. Критикуя суждения В. Г. Белинского и «натуральную школу» в русской художественной литературе (статья Самарина «О мнениях «Современника», исторических и литературных», 1847), славянофилы в то же время выступали против «чистого искусства» и обосновывали необходимость собственного пути развития для русской литературы, искусства и науки (статьи Хомякова «О возможности русской художественной школы», 1847; К. С. Аксакова «О русском воззрении», 1856; Самарина «Два слова о народности в науке», 1856; А. Н. Попова «О современном направлении искусств пластических», 1846). Художественное творчество, по их мнению, должно было отражать определённые стороны действительности, которые отвечали их теоретическим установкам, — общинность, патриархальную упорядоченность народный быта, «смирение» и религиозность русского человека. Художественно-литературные произведения славянофилов — стихотворения, поэмы и драматические сочинения Хомякова, К. С. и И. С. Аксаковых, повести Н. Кохановской — публицистичны, проникнуты живым интересом к этическим проблемам. Некоторые стихотворения Хомякова («России», 1854), К. С. Аксакова («Возврат», 1845; «Петру», 1845; «Свободное слово», 1853), поэма И. С. Аксакова «Бродяга» (1848), исполненные критического отношения к крепостнической действительности, резкого обличения неправедного суда, взяточничества, оторванности дворянской интеллигенции от жизни народа, имели большой общественный резонанс. Недопущенные царской цензурой к печати такие произведения распространялись в списках, многие были напечатаны в изданиях Вольной русской типографии А. И. Герцена, как произведения русской «потаённой литературы».

В годы революционной ситуации 1859—1861 произошло значительное сближение взглядов славянофилов и западников на почве либерализма. В пореформенный период, в условиях капиталистического развития славянофильство как особое направление общественной мысли перестало существовать. Продолжали свою деятельность И. С. Аксаков, издававший журналы «День» (1861—65, с приложением газеты «Акционер»), «Москва» (1867—68), «Москвич» (1867—68), «Русь» (1880—85), Самарин, Кошелев, Черкасский, эволюционировавшие вправо и всё далее расходившиеся во взглядах между собой. Под влиянием славянофилов сложилось почвенничество. Консервативные черты учения славянофилов в гипертрофированном виде развивались в духе национализма и панславизма т. н. поздними славянофилами — Н. Я. Данилевским и К. Н. Леонтьевым. С критикой идеологии славянофилов выступали революционные демократы Белинский, Герцен, Н. П. Огарев, Н. Г. Чернышевский, Н. Л. Добролюбов.

"История" Карамзина прославляла подвиги россиян и описывала трудный путь становления государства Российского, задумывался над этими темами Пушкин и другие поэты и писатели. Колокольчик мчащейся гоголевской Руси-Тройки пробудил славянофилов. Они пытались ответить на вопрос, куда же мчится Россия? Сочинения славянофилов явились ответом на потребность духовного постижения прошлого России. Хотя они и не были профессиональными историками, своими сочинениями они оказали глубокое влияние на изучение истории в России.

Славянофилы, кроме прочего, критиковали "предрассудки западной учености", западный рационализм за близорукость и невидение, невнимание к России и ее богатой и самобытной культуре, что привело к полному непониманию ни ее религии, ни ее истории: "...болезнь систем априорических до того затемнила зрения нашей западной братьи, что она не могла различить простой яркой истины в мировом размере...", - т.е. России, писал Хомяков.

Рождение славянофильской идеологии можно рассматривать как явление, имеющее общенациональное значение. Н.А. Бердяев писал по этому поводу следующее: "Славянофильство первая попытка нашего самосознания, первая самостоятельная у нас идеология. Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и место в мире".

Началось все с того, что в 1839 году А.С. Хомяков прочитал в одном московском салоне статью "О старом и новом". Размышления продолжил И.В. Киреевский. Хомяков говорил: "Не верю я любви к народу того, кто чужд семье, и нет любви к человечеству в том, кто чужд народу". Высказывали свои идеи славянофилы в журнале "Москвитянин", который, по словам Герцена, выражал преимущественно университетскую, доктринерскую партию славянофилов. Издателями журнала были Погодин и Шевырев. Н. Бердяев называл Хомякова "рыцарем Церкви". И это не случайно, так как Хомяков был первым независимым русским богословом. Впервые светское лицо осмелилось писать о вере и церковной жизни. Духовная цензура не разрешила публиковать на родине его богословские труды, и они выходили за границей на французском языке. Наследие А.С. Хомякова начало осваиваться лишь в конце XIX столетия, когда начала формироваться русская религиозная философия. Полное собрание его сочинений вышло в России только в 1900 г.

Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856) одним из первых остро и вызывающе поставил вопрос об особенностях исторического развития России и Западной Европы в их соотнесенности, чем способствовал образованию славянофильского и западнического направлений в русской мысли. Размышления об исторических судьбах России явились первым словом пробудившегося национального самосознания. Чаадаев на свой лад выразил общую для эпохи тягу сознания к историзму, к философскому осознанию протекших и грядущих веков. Заслуга его еще состоит в том, что он первым в России пытался мыслить систематически, приучал сознание к "западному силлогизму". Он стал зачинателем традиции единения разума и веры в русской философии, которую затем продолжил Вл. Соловьев, братья Трубецкие и др. Вместе с тем идейное творчество Чаадаева не поддается однозначной характеристике, ибо оно эволюционировало в процессе его интеллектуального и жизненного развития. Несколько огрубляя можно сказать, что эта эволюция шла в направлении от "отрицательного патриотизма" к "положительному". Точку зрения "отрицательного патриотизма" Чаадаев изложил в своем первом философическом письме, опубликованном в 1836 г. в журнале "Телескоп". Приведем некоторые высказывания из него. "Мы, - пишет Чаадаев о России, - не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода... Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя. Мы пришли в мир, - продолжает он, - подобно незаконнорожденным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию". Заключает он этот пассаж следующим: "Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок". Чаадаев писал, что "в России не взращены идеи долга, справедливости, права и порядка, которые вошли в плоть и кровь Запада".

Если же говорить о Хомякове, то его славянофильское мировоззрение хорошо раскрывается в небольшой работе "Несколько слов о философическом письме"(1836), где он ведет полемику с П.Я. Чаадаевым. Прежде всего, Хомяков не придерживается прогрессистской модели исторического развития, ей он противопоставляет религиозную. Так он пишет: "... не думай, чтоб истину можно было совершенствовать; ее откровение совершилось один раз и навеки, и потому слова: "Сколько светлых лучей прорезало в это время мрак, покрывавший всю Европу!" относятся только к открытиям, касающимся до совершенствования вещественной жизни, а не духовной; ибо сущность религии есть неизменный во веки дух света, проникающий все формы земные. Следовательно, мы не отстали в этом отношении от других просвещенных народов; а язычество таится еще во всей Европе...".

Относительно мнения Чаадаева о беспочвенности Российской культуры и истории Хомяков замечает: "...не мог удержаться еще от нескольких слов в опровержение мнений, будто Россия не имеет ни историй, ни преданий, не значит ли это, что она не имеет ни корня, ни основы, ни русского духа, не имеет ни прошедшего, ни даже кладбища, которое напоминало бы ей величие предков? Надо знать только историю салонов, чтобы быть до такой степени несправедливым". И затем он обрушивается на эту салонную культуру высшего света, совершенно оторванную от национально-религиозных корней. Представители салонной культуры "живут как гости на родине, не только говорят, пишут, но и мыслят не по-русски". "Мы, - продолжает Хомяков, - отложили работу о совершенствовании всего своего, ибо в нас внушали любовь и уважение только к чужому, и это стоит нам нравственного унижения. Родной язык не уважен; древний наш прямодушный нрав часто заменяется ухищрением...".

Мнение о беспочвенности русской истории и культуры возникает, считает Хомяков, в результате элементарного невежества. "Виновата ли летопись старого русского быта, что ее не читают?[87] ", - восклицает он. В самом ли деле, так уж Россия и все в России плохо и безысходно? Точка зрения Хомякова и по этому пункту прямо противоположна Чаадаеву: "Если бы мы не жили мощными впечатлениями времен прошедших, продолжает Хомяков, мы не гордились бы своим именем, мы бы не смели свергнуть с себя иго монголов, поклонились бы власти какого-нибудь Сикста V или Наполеона, признали бы между адом и раем чистилище и, наконец, давно бы обратились уже в ханжей, следующих правилу "несть зла в прегрешении тайном".

Хомяков высказывает мысль, которую затем разовьют и Гоголь, и Достоевский, и которая прямо противоположна мнению Чаадаева. С точки зрения Хомякова, Россия не ничто, но "центр в человечестве европейского полушария, море, в которое стекаются все понятия. Когда оно переполнится истинами частными, тогда потопит свои берега истиной общей. Вот, кажется мне, то таинственное предназначение России, о котором беспокоится сочинитель статьи "Философическое письмо"... И пусть вливаются в наш сосуд общие понятия человечества, в этом сосуде есть древний русский элемент, который предохранит нас от порчи".

По мнению И. Киреевского, три элемента легли в основание европейской образованности: "...римское христианство, мир необразованных варваров, разрушивших Римскую империю, и классический мир древнего язычества", который отодвигался Чаадаевым на задний план как преодоленный в католичестве и не учитывался им как конструктивный при характеристике западной цивилизации. Это привело к торжеству формального разума над верой в западной культуре.

Что касается Чаадаева, то как критика со стороны славянофилов, так и само противоречивое развитие западного общества во многом стали менять его взгляды. С ним, как и с другими рьяными западниками, по словам П. Анненкова происходило то, что став туристами, они чувствовали себя обманутыми Европой. "...Новые изыскания, - писал Чаадаев имея в виду исследования славянофилов, - познакомили нас со множеством вещей, остававшихся до сих пор неизвестными, и теперь уже совершенно ясно, что мы слишком мало походим на остальной мир, чтобы с успехом продвигаться по одной с ним дороге". Теперь Чаадаев начинает видеть в католичестве не только "вдвинутость" в историю, но и "людские страсти", "земные интересы", искажающие чистоту христианской истины. Он начинает сомневаться в самой возможности слияния религиозного и социально-прогрессистского начал, в возможности установления "царства божия" на земле.

Помимо славянофилов, Чаадаеву помогло смягчить его позицию точка зрения А.С. Пушкиным, под воздействием которой он признал, что история России "требует другой мысли, другой формулы". Пушкин заверял Чаадаева: "Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал[88] ".

2.2 Взгляды западников (Герцен, Бакунин, Белинский)

Западники - представители одного из направлений русской общественной мысли1840 - 50-х гг. Считали историю России частью общемирового исторического процесса, сторонники развития страны по западноевропейскому пути. Критиковали самодержавие и крепостничество, выдвигали проекты освобождения крестьян с землей, сторонники реформ и конституционного преобразования государственного строя. Главные представители: П. В. Анненков, В. П.Боткин, Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин, М. Н. Катков, И. С. Тургенев, П.Я. Чаадаев, Б. Н. Чичерин и др. Сотрудничали в журналах ""Отечественные записки"", ""Современник"", Русский вестник"". Крайне левое крыло западников -А. И. Герцен, В. Г. Белинский, Н. П. Огарев (до кон. 1840-х гг.). После крестьянской реформы 1861 западники сблизились со славянофилами на почве либерализма. Взгляды западников (особенно их конституционные проекты) получили дальнейшее развитие в программах российских либеральных организаций и групп кон. 19 - нач. 20 вв.

Западничество оформилось как идейное течение в работах и деятельности историков, юристов и литераторов Т.Н. Грановского, П.Н. Кудрявцева, К.Д. Кавелина, П.В. Анненкова, Б.Н. Чичерина, В.П. Боткина. Как и славянофилы, западники стремились к превращению России в передовую державу, к обновлению ее общественного строя. В то же время западничество отличалось оценкой характера развития страны и методов ее переустройства. Западники считали, что Россия движется в своем развитии по тому же пути, что и Запад. В своем историческом развитии она отстала от Запада, поэтому эту осталось необходимо ликвидировать, восприняв опыт и духовные ценности Запада. В России следует утвердить либеральные идеалы свободы личности, гражданское общество и, в перспективе, установить конституционную монархию. В экономической области важно развивать рыночные отношения, предпринимательство, промышленность и торговлю. Они также как и славянофилы выступали за отмену крепостного права с передачей земли крестьянам землю за выкуп. Основными методами своей деятельности западники считали формирование общественного мнения для подготовки преобразования России путем реформ "сверху". Для этого следует развивать образование и распространять научные знания.

В 1839 г. Белинский уехал в Петербург для работы в журнале "Отечественные записки". Он все еще был поклонником философии Гегеля ("Все действительное - разумно, все разумное - действительно"). Уже в своих первых статьях он стал доказывать разумность устройства окружающего мира. Жизнь самого В.Г. Белинского была очень тяжела, много страданий он видел вокруг, и известная формула Гегеля уже не казалась ему абсолютно верной. Он искал "правильную" философскую систему и не находил Жизнь была намного сложнее и противоречивее, чем абстрактные системы великих немецких философов. И В.Г. Белинский отказывается от всяких философских систем и с 1842-46 гг. в своих критических статьях стал рассматривать мир с точки зрения социальности , фактически гуманизма, т.е. с точки зрения того, как живется в мире человеку. Он уже не считал разумным наличие в России самодержавия и крепостного права. Он стал считать, что существующее в России общественное устройство несовершенно и его надо улучшать. Вскоре В.Г. Белинский увлекся сочинениями французских социалистов. Он стал считать, что главным требованием времени было проведение принципа гуманизма во все стороны жизни. Так от социальности В.Г. Белинский переходит к социализму , популярность которого наблюдалась в Европе в то время. В.Г. Белинский знакомится с произведениями Сен-Симона, Прудона, Фурье, Маркса и др. В 1841 г. в письме к Боткину он пишет: "Социальность…вот девиз мой" "Я теперь в новой крайности - это идея социализма , которая стала для меня идеею идей, бытием бытия…".

Так в 40-е гг. XIX в. стало оформляться революционно-социалистическое течение в общественном движении. Приветствуя социалистический идеал истинно справедливого общества, где "не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди", Белинский вместе с тем скептически относился к реформаторским проектам некоторых западноевропейских социалистов. Белинский полагал, что новое общество вряд ли установится "временем, без насильственных переворотов, без крови". Белинский признавал прогрессивность буржуазных порядков по сравнению со средневековыми и считал, что ближайшей задачей преобразований в России является уничтожение патриархально-крепостнических форм жизни (прежде всего крепостного права), проведение ряда демократических реформ. Одним из лучших произведений В.Г. Белинского в революционно-демократическом духе является его "Письмо к Гоголю", написанное в 1847 г. за границей во время лечения. В конце 40-х гг. происходит духовное перерождение Н.В. Гоголя, он начинает пересматривать свое творчество с точки зрения религиозности. С новым душевным настроем в 1847 г. в Петербурге он опубликовал "Выбранные места из переписки с друзьями". Писатель излагал свои главные идеи - бороться с недостатками общественного устройства следует путем исправления самого человека, выражал сомнение в действенной, учительской функции художественной литературы, излагал программу выполнения своего долга перед всеми "сословиями" и "званиями", от крестьянина до высших чиновников и царя. Книга произвела тяжелое впечатление даже на личных друзей Гоголя своим тоном пророчества и учительства, проповедью смирения; осуждениями прежних своих сатирических трудов, в которых русская литература видела одно из своих лучших украшений; полным одобрением существующих порядков. Религиозно-философские идеи Н.В. Гоголя не были восприняты Белинским. Он стал доказывать, писателю ошибочность его новых взглядов. В.Г. Белинский писал, что Россия представляет из себя "ужасное зрелище страны, где торгуют людьми", где "нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей". В 1848 г. В.Г. Белинский умер, но "Письмо к Гоголю" в тысячах списков без купюр разошлось по России.

На социалистические позиции в 40-е гг. переходит и А.И. Герцен. В 1847 г. он уехал за границу убежденным западником. Первое впечатление А.И. Герцена от Европы - "мелкий, бездушный, скаредный разврат торгаша", пропитавший западную жизнь, потрясло его. Очень скоро Герцен разочаровался в западной действительности. Он увидел, что капитализм не спасает от нищеты, и что западная демократия предоставляет своим гражданам формальные свободы. Когда он увидел, как жестоко западноевропейская буржуазия, на которую он возлагал такие большие надежды, так жестоко расправилась с парижскими рабочими в июне 1848 г., он оставил свои западнические настроения. В 1848-49 гг. он пишет книгу "С того берега", затем "Русский народ и социализм", "Старый мир и Россия", в которых А.И. Герцен разрабатывает новую теорию "русского социализма" (народничество).

Основные идеи Герцена заключались в следующем. Построить в России социализм (справедливое общество) можно, если в основе нового общества будет община (крестьянская с ее коллективизмом и самоуправлением). России необходимо миновать капитализм, пороки которого разъедают Европу, а потому ей следует двигаться по некапиталистическому пути: от крепостничества - к социализму. Если в России совершится революция, то она будет не политической, а социальной, так как русский народ чужд политике. Преобразования необходимо провести с помощью радикальных реформ сверху. Он осознал всю опасность "крестьянской революции", которая в условиях России с неизбежностью приняла бы формы все разрушающего бунта. Крепостное право необходимо ликвидировать, дав землю крестьянам без выкупа, сохранив общину. Так же необходимо ввести гражданские свободы и демократическое правление.

Идеологами социалистического течения стали также Н.Г. Чернышевский, Н.П. Огарев, Н.А. Добролюбов, М.А. Бакунин. В 1852 г. А.И. Герцен уехал в Лондон и основал там Вольную русскую типографию, в которой с 1855 г. стал издавать газету "Колокол".

В последующие три десятилетия русский социализм будет занимать ведущее место в русском общественном движении.

С 1845 г. в Петербурге чиновник Министерства иностранных дел М.В. Буташевич-Петрашевский стал собирать друзей на свои "пятницы". В его кружок входили студенты, преподаватели, офицеры, литераторы, чиновники, художники и др. Убежденный последователь французского социалиста-утописта Шарля Фурье, Петрашевский пытался пропагандировать его идеи. Свою деятельность М.В. Петрашевский считал абсолютно легальной. Разрабатывал программы освобождения крестьян с землей, размышлял об образовании, организации республиканского государства, юридических новшествах. В 1849 г. Петрашевский и около 40 чел. были арестованы. Во время следствия более 250 чел. привлекались по этому делу, но смогли установить лишь "заговор идей", так как кружок не имел ни программы, ни устава. Это не помешало приговорить 21 чел. к смертной казни. После произнесения приговора и инсценировки расстрела было объявлено о замене казни бессрочной каторгой. В 1856 г. вышел на поселение в Иркутске.

Александр Иванович Герцен (1812-1870) прожил до предела трагическую (смерть детей и жены, ссылки, преследования и разочарования), но вместе с тем и интересную жизнь, до краев наполненную думами о России, о ее лучшей будущности. В 1847г. Герцен навсегда покидает Россию, но до конца дней живет ее интересами. В 1853 г. в Лондоне он основал вольную русскую типографию, в которой стал печатать запрещенные на родине цензурой произведения (с 1855 альманах "Полярная звезда", а с 1857 по 1867, вместе с Огаревым газету "Колокол").

Первоначально Герцен рассматривал славянофильство исключительно как реакцию на попирающие национальность реформы Петра I, реакцию против петербургского периода. Саму эту критику Герцен признает отчасти правильной, но славянофилы на этом, по его мнению, зациклились, отождествив ответ с вопросом. Если славянофилы во многом превозносили византинизм, то Герцен называет его "бездонным стоячим болотом, в котором исчезли следы древнего мира". Византия для него Рим времен упадка, где личность была поймана в двойные сети: полностью была поглощена государством, неограниченной властью императора и церковью. По его мнению, "восточная церковь проникла в Россию в цветущую, светлую киевскую эпоху, при великом князе Владимире. Она привела Россию к печальным и гнусным временам... Она обучила царей византийскому деспотизму, она предписала народу слепое повиновение...". А Петр I "парализовал влияние духовенства, это было одним из самых важных его деяний...[89] ". Как видно, взгляды славянофилов и Герцена на историческое прошлое и его смысл прямо противоположны. Это подтверждают его следующие слова: "Мы свободны от прошлого, ибо прошлое наше пусто, бедно и ограничено. Такие вещи, как московский царизм или петербургское императорство, любить невозможно". Поэтому "прошлое русского народа темно; его настоящее ужасно, но у него есть права на будущее".

Особенно не удовлетворяет Герцена в славянофилах то, что они не обратили внимание на противоречие между свободой личности и государства, не входили в подробности славянского политического устройства. Для Герцена же "нет ничего устойчивого без свободы личности". В России же личное право никогда не удостаивалось юридического определения", "личность всегда поглощалась семьей, общиной, а позже государством и церковью" Поэтому Герцен считал, что русская история была историей развития самодержавия и власти, в то время как история Запада является историей развития свободы и прав.

Герцен признает, что многое во взглядах славянофилов ему импонирует, если бы вот только они отказались от "слепого поклонения детскому периоду истории" и от "раболепной византийской церкви", которая помазывает царя и налагает цепь на мысль. Многое в своей критике славянофильства Герцен наследует от Чаадаева, считая, что русская история во многом состоит из развития абсолютизма и закабаления крестьян. Возвращаться не к чему, ибо "государственная жизнь допетровской России была уродлива, бедна, дика". Делить же предрассудки народа, не значит быть с ним в единстве, необходимо наоборот, развивать в нем разум. Герцен приходит к выводу, что "Ни византийская церковь, ни Грановитая палата ничего больше не дадут для будущего развития славянского мира". С его точки зрения к чему надо возвращаться, так это "к селу, к артели работников, к мирской сходке, к казачеству". Так Герцен одной утопии противопоставил другую. Герцен считается одним из идеологов народничества.

Для Герцена необходимость воззрений славянофилов состояла в том, что они пытались рассмотреть "стихии русской жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации". Эти стихии народной жизни, по его мнению, прямиком ведут к социализму, а "это мост, на котором мы можем подать друг другу руку". Однако православие и монархизм Герцен по прежнему отвергал. Тем не менее В.В. Зеньковский справедливо утверждает, что Герцен "чрезвычайно национален", ибо его взрастила та же самая духовная почва, из которой выросло и раннее славянофильство.

Согласно Герцену, Чаадаев пытался сказать, что Россия никогда не жила по-человечески, что прошлое ее было бесполезно, настоящее тщетно, а будущего никакого у нее нет. Хотя Герцен не согласен с выводами Чаадаева, тем не менее он понимал ход его рассуждения, хотя и на свой, революционно-демократический манер: "Кто из нас не хотел вырваться навсегда из этой чудовищной империи, в которой каждый полицейский - надзиратель царь, а царь - коронованный полицейский надзиратель?".

Стан западников, как и славянофилов, был неоднозначен. Герцен с начала 50-х годов обнаруживает расхождения во взглядах с многими представителями западнической идеологии. Особенно с Грановским и Коршем. Герцен к этому времени освоил Фейербаха и был с Огаревым безусловно уверен в смертности души, а Грановский никак не мог с этим согласиться. Ближе всего Герцену был Белинский и новое молодое, позитивистски настроенное поколение, прежде всего это была университетская молодежь, зачитывавшаяся материалистическими работами Герцена, такими как "Дилетантизм в науке" и "Письма об изучении природы".

Герцена отнюдь нельзя назвать слепым западником, так как после деятельности славянофилов чаадаевы уже были невозможны, а западное общество не подтвердило социалистических ожиданий и обнажило буржуазные пороки. От Гегелевской философии как "алгебре революции" он переходит к осознанию того, что "истина логическая не одно и то же с истиной исторической, что, сверх диалектического развития, она имеет свое страстное и случайное развитие, что, сверх своего разума, она имеет свой роман". И хотя осознание бессилия идеи, отсутствия обязательной силы истины над действительным миром огорчило Герцена, он мужественно преодолел разочарования и принял открывшуюся ему новую истину: "Довольно удивлялись мы отвлеченной премудрости природы и исторического развития; пора догадаться, что в природе и истории много случайного, глупого, неудавшегося, спутанного... не все так хорошо подтасовано, как казалось...".

После горы трупов и потоков крови 1848 г. он уже не верил в целесообразность революционного насилия и выступал противником любого террора. В эти годы наступает перелом во взглядах Герцена, и он начинает расходиться с Бакуниным и даже Огаревым. В цикле писем "К старому товарищу" (1869), адресованных Бакунину, он осуждал призывы политических организаций к немедленному революционному перевороту, говорил о необходимости "учить" народные массы, а не "бунтовать" их. На примере европейских революций и событий из российской истории он доказывал, что насилие не годится в качестве средства созидания.

2.3 Основные противоречия западничества и славянофильства

Славянофилы отрицали общую для современных им стран закономерность общественного развития и решительно противопоставляли «самобытную» Россию государствам Западной Европы. Они утверждали, что буржуазные государства находятся в упадке, под которым понимали развитие там массовой пролетаризации населения, обострение классовых противоречий и рост революционного движения. Осуждая общественно-политические порядки Запада, славянофилы не признавали достижений западноевропейской культуры и считали ошибочным и вредным сближение России с этой культурой со времен Петра I. Они заявляли, что историческое развитие России идет якобы своим, совсем особым путем, отличным от истории других европейских народов, и указывали при этом, что русская община является будто бы защитой от возникновения пролетариата и революционных потрясений. Замалчивая классовые противоречия в крепостной деревне, они рисовали взаимоотношения помещиков и их крепостных как патриархально-идиллические.

Идеология славянофилов была противоречива и непоследовательна. Они не раз выступали с осуждением крепостного права, но эти выступления носили общий, декларативный характер и рассчитаны были на освобождение крепостных крестьян исключительно путем правительственных реформ в более или менее отдаленной перспективе. Славянофилы не видели начавшегося уже перехода России к капитализму и весьма туманно представляли себе ее будущее, рисуя его в форме возрождения идеализированных порядков «допетровской Руси».

Общественно-политические взгляды славянофилов не получили широкого распространения даже в дворянско-помещичьей среде. В 40-х годах у славянофилов не было и собственного печатного органа. Для своих литературных выступлений они чаще всего пользовались реакционным журналом М. П. Погодина "Москвитянин", который имел ничтожное даже для тех лет количество подписчиков - не более 300 человек.

Против славянофилов решительно выступали «западники» - сторонники западноевропейского пути развития. К их числу принадлежали представители прогрессивной дворянской интеллигенции и некоторые разночинцы: Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин, П. Н. Кудрявцев, В. П. Боткин, П. В. Анненков, Е. Ф. Корш и другие.

Западники были уверены, что Россия, подобно другим странам, должна перейти к буржуазному строю. Они являлись убежденными сторонниками отмены крепостного права, необходимости ограничения самодержавной власти и широкого использования достижений западноевропейской культуры. Признавая неминуемым развитие капитализма в России, западники приветствовали усиление влияния буржуазии в стране и считали неизбежным переход к капиталистической эксплуатации труда.

Для пропаганды своих взглядов западники использовали периодическую печать, художественную литературу, университетскую кафедру, литературные салоны. Они выступали с научными и публицистическими статьями, в которых показывали несостоятельность теории славянофилов, противопоставлявшей Россию странам Западной Европы, сообщали о политической и общественной жизни в буржуазных государствах, а также о новейших зарубежных научных трудах, произведениях иностранной художественной литературы и искусства. Большим успехом пользовались публичные лекции, прочитанные в середине 40-х годов профессором Московского университета историком Т. Н. Грановским. По свидетельству Герцена, «его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей...»

Мировоззрение западничества объективно отражало интересы нарождавшейся буржуазии и для того времени было прогрессивным. Этим объясняется значительное влияние западников на широкие круги современников. Журнал А. Краевского «Отечественные записки» имел до 4 тыс. постоянных подписчиков и пользовался в 40-х годах большой популярностью.

При всем этом общественно-политические взгляды западников отличались классовой ограниченностью, свойственной буржуазным идеологам. Западники признавали лишь реформистский путь перехода от феодального строя к капиталистическому и решительно отмежевывались от сторонников революционной борьбы. В их среде социалистические учения вызывали постоянную критику и осуждение. Для них была характерна также идеализация буржуазного строя[90] .

3 Новая Россия – выбор пути развития

3.1 Проблема западничества и славянофильства в современной России (Тютчев)

Историософский подход к проблеме взаимоотношений России и западной Европы развивал поэт и дипломат Федор Иванович Тютчев (1803 –1873). В молодости Тютчев был связан с московским кружком «любомудров», но затем в течении длительного времени (с 1822 по 1844 годы) он находился за границей на дипломатической службе. Основной корпус поэтических произведений Тютчева составляет около двухсот стихов. Среди них есть стихотворения историософского и политического содержания, написанные в основном во второй половине 60-х – начале 70-х годов. С 1840 по 1848 год Тютчев стихов не писал, но выступил с рядом политических статей: «Россия и Германия», «Россия и революция», «Папство и римский вопрос». Историософские положения сближали позицию Тютчева со славянофилами. В то же время у него много общего с русскими консерваторами и с Уваровым.

Тютчев, в частности, рассматривал Россию как «целый мир, единый по своему началу, солидарный в своих частях, живущий своею собственною органическою, самобытною жизнью». Он задавался вопросом о смысле исторического существования России, о ее «историческом законе», считая что ответить на него должна философия истории.

В топографии исторических сил Россия, согласно Тютчеву, занимает особое, «видное» место. Она не принадлежит ни Востоку, ни Западу, долгое время считавшему себя единственным представителем Европы. Россия – третья сила, и с ее появлением изменился ход исторической жизни Европы. Различие между Россией и Западом происходит в области веры. Однако догматические разногласия между католичеством и протестантизмом, с одной стороны, и православием, с другой, вполне понятны, но они не объясняют более существенного различия: не между церквами, а как бы между двумя мирами, двумя человечествами.

Дело в том, полагает Тютчев, что историческое призвание или судьба России отлична от судьбы Запада. Россия должна утвердить (прежде всего в Европе) торжество права и исторической законности. В этом ей противодействует другая сила – Революция , воплощением которой является Западная Европа. Революция развилась из примата человеческого «я», обоснованного в католицизме и протестантизме и из «высокомерия ума», выраженного в «разрушительной» немецкой философии. Революция, развивая «учение о верховной власти народа», противостоит вере. Революция проникнута «духом гордости и превозношения». Для нее характерна вынужденная благотворительность и братство из страха (вместо братства из любви к Богу). Революция, заключает Тютчев, – враг христианства. Ей противостоит христианская страна – Россия. Борьба между ними неизбежна. Революция готовится к «крестовому походу» против России. «От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века политическая и религиозная будущность человечества», – утверждал Тютчев.

Уже более полутора столетий ведутся споры о том, каким путем следует идти России. Именно с этим связаны два наиболее важных направления русской общественной мысли XIXв. — западническое и славянофильское. Противоборство этих двух течений обозначилось в 1840-х гг. Наиболее яркими представителями западников в то время были А.И.Герцен, К.Д.Кавелин, Н.П.Огарев, П.В.Анненков, славянофилов — А.С.Хомяков, братья Киреевские, братья Аксаковы.

Суть идей западников коротко сводилась к тому, что Россия — это часть Европы, однако часть постоянно отстающая, вынужденная догонять. В связи с этим России нужно как можно скорее объединяться с Европой политически, экономически и культурно.

Славянофилы же, напротив, считали, что Россия уникальна и имеет свою неповторимую историю и культуру. Соответственно, у России должен быть и свой особый путь развития, отличный от европейского. По мнению славянофилов, Петр I своими реформами подорвал, ослабил самобытность России, в чем заключалась его большая ошибка. Более того, славянофилы полагали, что Россия со своими духовными ценностями призвана «оздоровить» Европу, чей общественный строй базируется на ценностях материальных.

Спор между западниками и славянофилами открыто продолжался вплоть до Октябрьской революции 1917 года, хотя редкие и своеобразные его отголоски можно было наблюдать даже в советские времена. И сегодня, в новой, демократической России дискуссия между новыми поколениями тех, кто настаивает на интеграции с Западом и теми, кто видит особый путь для России, не только не ослабевает, но и разгорается с новой силой.

Сегодня Россия стоит на своеобразном историческом распутье. Пережив острый кризис, связанный с распадом СССР, Россия постепенно восстанавливает свой потенциал. А после периода восстановления следует гораздо более сложный этап — развитие не за счет старого, накопленного потенциала, а за счет новых ресурсов, открытия новых возможностей. И неудивительно, что именно в такой момент активизировались дискуссии о дальнейшем пути России. Причем, если 1990-е гг. можно назвать в основном периодом господства идей «новых западников», то сейчас в обществе скорее имеют некоторый перевес идеи «новых славянофилов».

С чем же связан этот поворот от идей западничества к идеям славянофильства в новом веке? В 1990-е гг. Россия взяла курс на налаживание и укрепление отношений с Западом фактически любой ценой. Ввиду очевидной слабости некоторые уступки делались нашей страной в одностороннем порядке. Однако, по мере того, как положение в России начало стабилизироваться, и она вспомнила о своих национальных интересах, обнаружилось, что Запад не готов видеть Россию в качестве равноправного партнера. Стало очевидно, что политика «двойных стандартов», практикуемая Западом в отношении России, направлена на то, чтобы иметь дело с послушным союзником, которому отводились второстепенные роли в международных делах.

В экономической сфере либеральная прозападная политика фактически потерпела крах. «Шоковая терапия», скопированная с западных образцов, не привела к экономическому чуду в России. Кризис 1998 года, пожалуй, окончательно сделал невозможной воплощение в России чисто либеральной экономической модели. Следует отметить, что экономические рецепты, предложенные Западом, вовсе не стоит считать неправильными. Просто любая экономическая модель требует адаптации к конкретным местным условиям.

Однако факт остается фактом. Провал западных экономических рецептов привел к тому, что начались попытки поиска других путей удачного развития. Подобная ситуация не является уникальной для мировой истории. Например, когда арабские страны в середине XX века стали получать независимость, они сначала обратились к западным, капиталистическим моделям, затем к социализму. Однако ни одна из этих моделей не стала успешной. Тогда в арабском мире произошло обращение к традиционным ценностям ислама. Нечто подобное происходит сейчас и в России: подъем русской культуры, усиление влияния православия.

В последние годы в России наблюдается неплохой экономический рост. И это может служить хорошей базой для утверждений о том, что Россия сама, без помощи Запада, способна добиться успеха в развитии. Именно в этот момент появляется концепция «энергетической сверхдержавы» и претензии на возрастающую роль России в международных отношениях и независимость проводимой ею политики.

3.2 Перспективы развития России

Чтобы понять, насколько оправданы претензии России на статус «энергетической сверхдержавы» и равноправного члена G8, необходимо более детально рассмотреть экономическое положение. В последнее время ВВП России растет достаточно устойчивыми темпами: в 2003 и 2004 гг. — по 7,2%, в 2005 — 6,4%, в 2006 году — 6,7%. Много это или мало? Если сравнивать с Западной Европой, США и Японией, то их Россия, конечно, перегоняет (для сравнения, рост ВВП США в 2006 году составил 3,3%). Однако нужно, во-первых, учитывать, что темпы роста в России экстенсивные, а в наиболее развитых странах Запада — интенсивные, основанные на инновационной модели экономики, которой в России пока нет. Во-вторых, для того, что приблизиться к экономическому потенциалу и уровню жизни развитых стран, Россия просто обязана развиваться опережающими темпами.

В то же время темпы экономического роста наиболее перспективных стран развивающегося мира — Индии и Китая (9,2% и 10,7% в 2006 году соответственно) существенно превышали темпы роста российской экономики. А ведь эти страны, в особенности Китай, являются потенциально наиболее опасными конкурентами России на мировых рынках. Более того, Индия и Китай в новом столетии, несомненно, будут претендовать на статус великих держав (по крайне мере, регионального масштаба).

Таким образом, можно заключить, что темпы развития экономики России, хотя и являются стабильными, отнюдь не демонстрируют никаких рекордов. Более того, достаточно большой вклад в экономический рост последних лет сделала нефтяная отрасль в связи с ростом цен на «черное золото». Вообще нужно отметить, что в российской экономике складывается достаточно интересная двухканальная модель. Сырьевые отрасли, оставаясь в значительной мере недоступными для иностранных инвестиций, являются основными экспортерами — как товаров, так и капитала. С другой стороны, иностранный капитал очень активно идет в потребительский сектор и сектор розничной торговли: здесь его доля составляет одну треть. В долгосрочной перспективе это может угрожать продовольственной безопасности России. Кроме того, подобная двухканальная модель с изолированными друг от друга сегментами, может вести к дисбалансам в российской экономике.

Достаточно интересно также сравнить сегодняшние позиции России в мировой экономике с теми, что были в 1913 г., т.е. до начала Первой мировой войны. В то время Россия была четвертой экономикой мира — после США, Германии и Китая. В настоящее время Россия с долей в мировой экономике порядка 3% занимает лишь 10-е место и, по некоторым прогнозам, к 2015 году эта доля существенно не изменится, что будет как минимум вдвое меньше, чем в 1913 году. Это означает, что за прошедшее столетие Россия не только не укрепила, а напротив, сдала свои позиции в мировой экономике. Более того, царская Россия, которую в советское время как только не ругали, была гораздо более влиятельным субъектом мировой экономики, чем нынешняя Россия.

Разумеется, сравнение ВВП России и других стран далеко не полностью отражает истинное место нашей страны в мировой экономике. В эпоху глобализации необходимо сказать также и о торговле. Доля России в мировом экспорте товаров составила в 2005 году 2,3%, в импорте — 1,2% (доля США — 8,7% и 16,1% соответственно). Необходимо также сказать несколько слов о структуре российского экспорта. В 2006 году нефть, нефтепродукты и газ, являющиеся сырьевыми товарами, составили 63% нашего экспорта. И это при том, что в развитых странах основной статьей экспорта является обработанная продукция, доля которой доходит до 80%. Более того, стоит отметить, что тот небольшой процент обработанной продукции, который все же экспортируется из России, идет, в основном, на рынки постсоветского пространства и в Китай. Например, из общего экспорта машин и оборудования из России в 2002-2003 гг. на Китай пришлось 14,8%, на Украину — 13,4%, на Казахстан — 17,9%. В то же время доля таких стран, как Германия, Великобритания, США, Франция, Италия и Япония в сумме составила в структуре российского экспорта всего немногим более 10%. Эти цифры говорят о том, что обработанная продукция России, та продукция, где могут применяться инновации, не является конкурентоспособной на мировых рынках. Рынки СНГ и Китая, где еще нет той насыщенности, которая наблюдается на Западе, пока принимают обработанный экспорт России. Однако по мере продвижения мировых ТНК на эти рынки Россия рискует лишиться и этих каналов сбыта своей обработанной продукции.

Приведенные по России данные говорят о том, что ощущение, будто бы Россия является локомотивом мировой экономки, ошибочно. Оно, конечно, отчасти может быть вызвано попытками России вернуть ведущие позиции в мировой политике. Постоянный член Совбеза ООН, член Большой восьмерки, Россия старается быть одной из главных сил в решении любых вопросов, будь то ситуация вокруг Косово, американская операция в Ираке или ядерная программа Ирана. Именно благодаря концепции «энергетической сверхдержавы» Россия пытается стать ключевым игроком в международных отношениях. Однако насколько прочна эта концепция? Будучи одним из крупнейших мировых экспортеров энергоресурсов, наша страна является, по большому счету, региональным поставщиком (90% экспорта российских энергоресурсов поставляется в страны Европы). Создается впечатление, что Россия, часто ставящая надежность поставок во главу угла, сама становится заложницей этого обязательства. Более того, Россия практически не может влиять на цены на энергоресурсы, прежде всего на нефть. Конфликт с Белоруссией в начале 2007 года наглядно это продемонстрировал — когда Россия временно прекратила поставки нефти через Белоруссию, рынок нефти не отреагировал практически никаким повышением цен. В этой связи вряд ли стоит полагаться на доходы от нефти, когда никто с достаточно большой долей уверенности не может предсказать, как нефтяной рынок поведет себя хотя бы в среднесрочной перспективе.

Тем не менее заметно, что некоторые российские политики находятся в состоянии эйфории и не понимают, что сегодняшнее благосостояние России во многом зависит от колебаний цен на нефтяном рынке. Существует опасность, что власть, поддавшись популизму, начнет наращивать постоянные бюджетные обязательства, например зарплаты, пенсии. Однако по прогнозам Минфина уже к 2010 году исчезнет положительное сальдо торгового баланса, начнет активно расходоваться Стабфонд. Результатом может стать то, что Россия опять начнет прибегать к финансовым заимствованиям за границей.

Тем не менее, на Западе хорошо понимают, на чем базируются сегодняшние амбиции России. Именно поэтому усилия России по увеличению своего веса на международной арене воспринимаются как силовое давление, а не как результат устойчивого экономического роста. Россия воспринимается не как успешная, экономически развитая держава, а как страна, получающая «легкие» сверхдоходы от экспорта нефти, и проявляющая, кроме того, старые имперские амбиции. Поэтому построение современной, инновационной модели экономики является одной из приоритетных задач для России.

По-настоящему сильная держава — это держава, развитая, прежде всего, экономически. Экономика, несомненно, является базисом. Однако мощь государства определяется и другими факторами, которые могут быть как связаны, так и не связаны с экономикой. В числе наиболее важных индикаторов можно отметить территорию, население, военную мощь, а также такие нематериальные факторы, как национальный дух и характер. Если учитывать эти факторы, то становится понятно, что Россия по-прежнему остается одной из ведущих мировых держав. Обладая наибольшей по площади территорией, богатейшими природными ресурсами, прекрасными традициями и культурой, стойким, мужественным народом, Россия является одним из ключевых игроков на мировой арене. К этому стоит добавить также и второй по величине в мире ядерный арсенал. Однако для истинно могущественной державы необходимо, чтобы все вышеперечисленные критерии были сбалансированы, т.е. чтобы размер территории поддерживался соответствующим размером экономики, количеством населения и вооруженными силами. Ведь, как утверждал К.Хаусхофер, государство, не обладающее необходимой степенью самодостаточности, теряет контроль над своей территорией. Поэтому именно несбалансированность в сегодняшнем развитии России, когда политические амбиции превосходят экономические возможности, а огромная территория не соответствует населению и вооруженным силам, представляет для нашей страны одну из главных угроз в новом веке. Иными словами, сохранение территориальной целостности России — есть наиглавнейшая задача.

Сегодня мы переживаем не самый простой период в истории международных отношений. И в этих условиях России особенно важно сохранять накопленный еще в советское время потенциал. Прежде всего это касается вооруженных сил. В настоящее время ядерный арсенал России — это надежная гарантия защиты от любой агрессии, особенно с учетом того, что количество современных вооружений в российской армии составляет 20-30%, тогда как в наиболее современных армиях этот показатель равен приблизительно 70%. В сложившейся ситуации ядерное оружие остается едва ли не единственным средством обеспечения безопасности России. Российский ядерный щит продолжает выполнять сохраняет функцию сдерживания: ядерная доктрина США становится более агрессивной.

В настоящее время Америка готова применить ядерное оружие против стран, располагающих оружием массового уничтожения, в том числе с помощью превентивного удара. США вышли из Договора по ПРО 1972 года, а в конце 2009 года истекает срок Договора СНВ-1. США вряд ли будут склонны связывать себя какими-либо новыми обязательствами по сокращению ядерных вооружений с Россией, ибо очевидно, что ядерный арсенал нашей страны и так будет сокращаться в силу объективных причин. США не хотят быть связаны никакими двухсторонними договорами, поскольку в современной обстановке перед ними стоит ряд важных задач по обеспечению своих национальных интересов по всему миру. А для этого США потребуется весь спектр различных военных средств.

Обладание ядерным оружием важно для России еще и потому, что в последнее время наблюдается кризис режима нераспространения: все большее число стран желает обзавестись ядерной бомбой в качестве гарантии своей безопасности.

Более того, с окончанием холодной войны не прекратилась гонка вооружений. Напротив, наблюдается наращивание военных расходов по всему миру. В 2005 году мировые военные расходы составили свыше 1 трлн. долл. (в ценах 2003 года). С 1996 по 2005 гг. они возросли на 34%. Причем на 15 стран пришлось 84% всех мировых военных расходов. Львиная доля здесь, конечно же, принадлежит США — 48% всех расходов. Настораживает, что измеренные по паритету покупательной способности военные расходы Китая и Индии уже сейчас существенно превосходят расходы РФ.

Другой, весьма существенной угрозой для России является демографическая проблема. Начиная с 1993 года, в России наблюдается естественная убыль населения: смертность существенно превышает рождаемость. Эту печальную тенденцию не в состоянии переломить поток мигрантов. По прогнозам ООН к 2025 году население России составит менее 130 млн. чел. Особенно удручающим выглядит тот факт, что наибольшая депопуляция происходит в Азиатской части России. Это связано, в т.ч. с новой тенденцией во внутренней миграции. Если раньше основной вектор миграции в России был направлен с запада на восток, то теперь он сменился на прямо противоположный. Так, наибольший отток населения за период 1991-2000 гг. наблюдался из Дальневосточного Федерального округа и составил почти 670 тыс. чел. При этом к 2004 году население этого Федерального округа составляло всего 6,6 млн. чел. А ведь российский Дальний Восток соседствует с перенаселенной Японией и быстро растущим Китаем. Китай уже сейчас является, например, одним из крупнейших потребителей и импортеров нефти. В будущем истощение собственных ресурсов будет неизбежно подталкивать Китай к увеличению своего «жизненного пространства».

Очевидно, что в настоящее время Россия делает ставку на энергетику, однако, как уже было показано выше, данная отрасль не может быть опорой для долгосрочного развития страны. Хотя в краткосрочном периоде «нефтедоллары» могут помочь решить ряд задач по модернизации экономики, укреплению обороноспособности, решению демографической проблемы.

Несостоятельность концепции «энергетической сверхдержавы» ставит под сомнение также «особый путь» России, предлагаемый современными славянофилами. В настоящее время часто звучат призывы к возрождению в России империи, поскольку империя — фактически единственная приемлемая форма существования для российского государства. Новая Российская империя могла бы стать способом самоидентификации для всего российского народа, способом единения и возрождения былого российского могущества. В таком новой качестве Россия могла бы стать своеобразным «цивилизационным мостом» между Европой и Азией. Более того, империя для России – возможность сохранить свой суверенитет и независимость на международной арене. Ведь по сути на сегодняшний день в мире существует лишь несколько государств, претендующих на «полный суверенитет». Это США, Россия, Китай, Индия и Иран. Остальные государства уже являются частью других империй, безусловно, не колониальных, но современных, империй XXI века. Вновь став империей, Россия сможет вернуть и сохранить за собой статус великой державы.

Данная концепция представляется весьма интересной. Сильной ее стороной является постановка проблемы самоидентификации России, которая остро дала о себе знать после распада СССР. И, возможно, сегодняшняя многовекторность в российской политике связана с поиском того маяка, который мог бы служить ориентиром в дальнейшем развитии. Россия в качестве «цивилизационного моста» неизбежно обречена на то, что станет субъектом международных отношений, у которого не будет крепких союзнических связей ни с одним государством или блоком государств. Однако сможет ли Россия в одиночку противостоять вышеперечисленным вызовам, учитывая всю сложность сегодняшнего развития? Сможет ли наша страна дать отпор мощному Китаю в новом веке? Устоит ли Россия под напором НАТО, уже вплотную подступившего к нашим границам? Что если России не удастся добиться усиления своего влияния на международной арене и стать «цивилизационным мостом»? Не станет ли наша страна в этом случае объектом дележа в новом биполярном мире, где главными противоборствующими сторонами станут НАТО, с одной стороны, и наиболее мощные государства Азии, с другой?

Сложность развития в одиночку подталкивает Россию к тому, чтобы сделать окончательный выбор между Востоком и Западом. Направление интеграции здесь очевидно. При всей своей уникальности, Россия гораздо ближе к Западу, чем к Востоку. Мы имеем достаточно близкую шкалу ценностей, ведь и Россия, и западные страны исповедуют христианство. С другой стороны, культура Китая, культура мусульманских стран — это совершенно другие миры для России. Сомнительно, что эти страны станут воспринимать Россию в качестве своего ближайшего союзника. Более того, у России нет с Европой принципиальных противоречий, ни территориальных, ни экономических. Как правильно выразился В.Путин, мы с Евросоюзом просто «обречены» на партнерство в долгосрочной перспективе. С другой стороны, восток России — малозаселенная, экономически слабо развитая территория, и рано или поздно она станет объектом претензий со стороны Китая и Японии.

Разумеется, возникает вопрос, как искать пути интеграции с Западом, если Запад не готов видеть в нас равноправного партнера, если по-прежнему проводится политика «двойных стандартов», если США продолжают оказывать геополитическое давление на Россию, размещая вблизи России средства ПВО и вторгаясь в традиционные сферы влияния России на постсоветском пространстве? Здесь не может быть простых решений. Необходимо понимать, что на Западе (как, впрочем, и в России) многие все еще мыслят в терминах времен холодной войны. Выступить с критикой «потенциального противника» — хороший способ набрать дополнительные «очки» в политической борьбе внутри страны. Однако для нас наиболее важно сделать окончательный выбор. Необходимо раз и навсегда определить главный вектор развития нашей страны. Это могло бы дать мощный импульс и к пересмотру отношения к России на Западе.

Одной из главных проблем современной России является проблема самоидентификации. Именно поэтому в последнее время вновь разгораются споры между западниками и славянофилами. После распада Советского Союза Россия лишилась практически всех ориентиров в своем развитии. И сейчас многие в нашей стране пытаются вернуться к какой-либо национальной идее, которая сплотила бы нацию и дала импульс к новому развитию.

Хочется надеяться, что при выработке новой национальной идеи, будь то «энергетическая сверхдержава», новая империя, или «суверенная демократия», ее авторы будут трезво оценивать возможности России. В истории России было немало примеров, когда Россия взваливала на себя тяжелые миссии (например, по освобождению братьев-славян), заботясь о чужих судьбах или ставя перед собой глобальные мировые задачи. Однако при этом зачастую забывали о судьбе самого российского народа.

В связи с этим наиглавнейшей задачей является не спор о том, быть ли России с Европой, или же идти своим собственным путем. Важнейшей целью является обеспечение благосостояния российского народа, достижение уровня жизни, сопоставимого с развитыми странами. При этом всегда должны учитываться задачи сохранения территориальной целостности нашей страны и ее культурного наследия. Такая постановка проблемы позволяет взглянуть на противостояние западников и славянофилов под несколько иным углом. Как известно, в споре рождается истина. Хотелось бы, чтобы найденную в споре истину Россия использовала максимально эффективно для своего развития и процветания.

Заключение

Славянофильство, выросшее из недр русского народного духа, явилось одним из этапов в осмыслении национальной самобытности и самосознания русского народа. Национальный элемент в учениях славянофилов был определяющим и имел непреходящее значение при формировании русской национальной идеологии. Культивируя ценности русского народного быта, пытаясь оградить их от влияния Запада, славянофилы отождествили свои идеалы с миссией русского народа. И в этом они были пристрастны. Их в полной мере можно назвать националистами. Их национализм заключался в любви к своему народу и выражался в стремлении вернуть общество на полагающийся истинным путь русского народа, которым он шел до преобразований Петра Великого. Большую роль в указанном процессе славянофилы отводили просвещению и воспитанию масс, а также политике, которая, по их мнению, должна быть национально-русской, а не прозападной.

Славянофилы мечтали об обществе, в котором будут господствовать христианские ценности и одинаковое стремление всех и каждого к общему благу, где будет искренняя вера и любовь к ближнему. Однако представители данного кружка лишь абсолютизировали миссию русского народа и православия, поставив их выше всех других, что не может быть правильным.

Славянофилов не раз обвиняли, что они хотят возврата в прошлое страны, в патриархальный быт и уклад общества, что они не хотят идти вперед. Однако этот взгляд ошибочен. Они, идеализируя древнюю Русь, не говорили о возврате к ее состоянию, а призывали встать на путь древней России. Об этом К.С. Аксаков так говорит: "Славянофилы желают не возвратиться назад, но вновь идти вперед прежним путем, не потому, что он прежний, а потому, что он истинный".

Многие положения славянофилов представляли собой защиту русской жизни в различных ее проявлениях, и потому всегда находили и будут находить приверженцев. Православие, царская власть, сельская община, право народа на свободу мнения, борьба против заимствований с Запада занимают исключительное место в их сочинениях. Можно утверждать, что вклад славянофильского направления в духовное достояние России очень значителен. Размышления славянофилов о российском обществе подтверждаются, на наш взгляд, последующей историей. Никакие современные технологии не помогут в полной мере возродить Россию, если не будут восстановлены и укреплены ее национально-культурные традиции, если не будет стремления к внутреннему единству и целостности духа. "Россия не есть пустое вместилище, – указывает И. Ильин, – в которое можно механически, по произволу, вложить все, что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система со своими историческими дарами и заданиями".

Список использованной литературы

1. Анненков П. В. Общественные идеалы А. С. Пушкина // Вестник Европы. 1880. № 6

2. Беседы в Обществе любителей российской словесности. Вып. 2. СПб., 1868. С. 20.

3. Блюм Р. Н. Поиски путей к свободе. Проблема революции в немарксистской общественной мысли XIX в. Таллинн, 1985. С. 118—120.

4. Вацуро В. Э., Пугачев В. В. Пушкин и общественно-литературное движение в период последекабристской реакции. Ситуация 1825—1837 гг. // Пушкин. Итоги и проблемы. М.; Л., 1966

5. Володин А. И. Декабристские традиции и формирование социально-философских идей русской революционной демократии. М., 1976.

6. Володин А.И. В поисках революционной теории (А. И. Герцен). М., 1962.

7. Восстание декабристов. Т. 17. М., 1980. С. 68.

8. Восстание декабристов. Т. XV. М., 1979.

9. Всемирная история. Энциклопедия. Том 6 / Под редакцией Н.А. Смирнова - Москва: Издательство социально-экономической литературы, 1959 - с.830

10. Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1879. Т. II. С. 105.

11. Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. I. СПб., 1878. С. 322—323.

12. Вяземский П. А.. Записные книжки (1813—1848). М., 1963.

13. Герцен A. H. Co6p. coч.: B 30 т. T. VI. M., 1955. C. l45; T. VII. M., 1956. C. 209, 224

14. Герцен А.И. сочинения в 2-х т. т.2. - М.: Мысль, 1986. С.140

15. Гессен С. Декабристы перед судом истории. 1825—1925. М.; Л., 1925

16. Гордин Я. А. События и люди 14 декабря. Л., 1985.

17. Государственные преступления в России в XIX в.: Сборник из официальных правительственных сообщений. Т. 1. Штуттгарт, 1903. С. 87.

18. Греч Н. И. Тайное общество и 14 декабря 1825 г. в России. Лейпциг, 1874.

19. Декабрист М. С. Лунин. Сочинения и письма / Под ред. С. Я. Штрайха. Пг., 1923. С. 44.

20. Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. 1 / Под ред. А. А. Шилова и Б. П. Козьмина. М., 1927.

21. Дьяков В. А. Освободительное движение в России. 1825—1861. М., 1979

22. Ежегодные отчеты III Отделения и корпуса жандармов. Граф А. X. Бенкендорф о России в 1827— 1830 гг. // Красный архив. Т. 6 (37). М., 1929. С. 142.

23. Замалеев А. Ф., Матвеев Г. Е. От просветительской утопии к теории революционного действия. Ижевск, 1975. С. 26—27.

24. Записка М. Я. фон Фока А. X. Бенкендорфу “О донесениях Следственной комиссии” // Декабристы. Неизданные материалы и статьи / Под ред. Ю. Г. Оксмана. М., 1925. С. 40-48.

25. Иконников B. C. Граф Н. С. Мордвинов. СПб., 1873

26. Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии и русской культуре. М., 1889. С. 124—168.

27. Каменский З. А. Московский кружок “любомудров”, М., 1980. С. 42—48.

28. Козьмин Б. П. Из истории революционной мысли в России. М., 1961.

29. Кутанов Н. (С. Н. Дурылин). Декабрист без декабря (П. А. Вяземский) // Декабристы и их время. Т. 2. М., 1932. С. 290.

30. Лемке М. Николаевские жандармы и литература. 1826—1855. СПб., 1909.

31. Лотман Ю. М. П. А. Вяземский и движение декабристов // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. 1960. Вып. 98. С. 130—136.

32. Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. Иркутск, 1988.

33. Минаева Н.В. Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX в. Саратов, 1982

34. Мироненко С. В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989 г.

35. Мякотин В. А. Из истории русского общества. СПб. 1902.

36. Невелев Г. А. Истина сильнее царя. М., 1985.

37. Никитенко А. В. Дневник (1826— 1857). М., 1955. Т. I.

38. Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. Т. I. M., 1952. С. 458.

39. Оксман Ю. Г. А. С.Пушкин. Капитанская дочка. М., 1964

40. Остафьевский архив кн. Вяземских. СПб., 1913. Т. V.

41. Пантин И. К., Плимак Е.Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России. 1783—1883. М., 1986.

42. Переписка 1826—1830 гг. В. А. Жуковского с А. И. и С. И. Тургеневыми //Русская старина. 1901. Т. 106. С. 235—275; 1902. ТЛЮ. С. 47—119

43. Переписка А.С. Пушкина. Т.2. - М., 1984

44. Переписка Ф. С., А. С. и С. А. Хомяковых за 1825—1826 гг. // Русский архив. 1884. № 5. С. 221—225; 1893. №5. С. 119—128.

45. Петербургское общество при восшествии на престол имп. Николая I по донесениям М. Я. Фока А. X. Бенкендорфу. Июль — сентябрь 1826 г. // Русская старина. СПб., 1881. Сентябрь. С. 175, 179.

46. Пиксано В. Н. Дворянская реакция на декабризм (1825—1827) // Звенья. М.; Л., 1933.

47. Письма 1826—1830 гг. Ф. И. Тютчева дочери А. Ф. Тютчевой //Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. М., 1828

48. Письмо А. Н. Оленина дочери В. А. Олениной от 24 декабря 1825 г. // Русский архив. 1869 г. № 4.

49. Порох М. В. Герцен о революционных традициях декабристов // Из истории общественного движения и общественной мысли в России. Вып. 2. Саратов, 1968. С. 47—48.

50. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 11. М.; Л., 1949.

51. Пыпин А. Н. Характеристика литературных мнений от 20-х до 50-х гг. СПб., 1909.

52. Ремизова Н. Г. Из истории осмысления опыта восстания декабристов (К постановке проблемы революции и реформ в 1826—1830 гг). Автореф. дис.... канд. ист. наук. Саратов, 1973.

53. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 801, оп. 64/5, 1832, св. 1, д.1; 1832, св. 2, д. 2; 1831—1837, оп. 2, св. 5, д. 1—10; 1839, св. 7, д. 13; ф. 970, оп. 1, д. 140; ф. 14414, оп. 1, д. 221, 233, 237, 248, 251, 258, 274, 356.

54. Русское общество при восшествии на престол имп. Николая Павловича. Донесения М. Я. Фон Фока А. X. Бенкендорфу. 1826 г. // Русская старина. СПб., 1881. Октябрь. С. 327.

55. Сафонов М. М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л., 1988

56. Сватиков С. Г. Общественное движение (1700—1895). Ростов н/Д, 1905. С. 156.

57. Семенова А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982. С. 83—95.

58. Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. II. М., 1914. С. 217.

59. Сперанский М. М. Записки о Комитете 6-го декабря 1826 г. // Девятнадцатый век: Исторический сборник. Кн. 2. М., 1872. С. 158—174.

60. Сперанский М. М. Руководство к познанию законов. СПб., 1845. С. 50, 56, 123—124.

61. Степанов Н. II. Герцен и Чаадаев // Общественная мысль в России XIX в. Л., 1986. С. 91—107.

62. Сыроечковский Б. Е. Из истории движения декабристов. М., 1969. С. 333—344.

63. Тарле Е. В. Запад и Россия: Статьи и документы из истории XVIII—XX вв. Пг., 1918. С. 18.

64. Толки и настроения умов в Санкт-Петербурге в 1826 г. // Русская старина. СПб., 1881. Ноябрь. С. 550.

65. Троцкий И. III-е Отделение при Николае I. Л., 1990; Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. I. СПб., 1903. С. 466—467.

66. Тургенев Н. И. Россия и русские. М., 1915. С. 302.

67. Федосов И. А. Революционное движение в России во второй четверти XIX в. М., 1958

68. Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Т. II. Иркутск, 1980. С. 282.

69. Хомяков А.С. Сочинения в двух томах. -М.: Медиум, 1994. С.455

70. Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. IV. СПб. 1905. С. 86—87.

71. Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. И. СПб., 1903. С. 18

72. Штрайх С. Я. Провокация среди декабристов. М., 1925.

73. Щеголев П. Е. Император Николай I и М. М. Сперанский в Верховном суде над декабристами // Николай I и декабристы: Очерки. Пг., 1919. С. 27.

74. Щеголев П. Е. Пушкин: Исследования и материалы. М.; Л., 1931

75. Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы. М., 1979.

76. Якушкин В. Е. О Пушкине. М., 1899

[1] Минаева Н.В. Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX в. Саратов, 1982; Сафонов М. М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л., 1988; Мироненко С. В. Самодержавие и реформы. Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989 г.

[2] Федосов И. А. Революционное движение в России во второй четверти XIX в. М., 1958; Дьяков В. А. Освободительное движение в России. 1825—1861. М., 1979; Пантин И. К., Плимак Е.Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России. 1783—1883. М., 1986.

[3] Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. Иркутск, 1988. С. 89; Декабрист М. С. Лунин. Сочинения и письма / Под ред. С. Я. Штрайха. Пг., 1923. С. 44.

[4] Троцкий И. III-е Отделение при Николае I. Л., 1990; Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. I. СПб., 1903. С. 466—467.

[5] Русское общество при восшествии на престол имп. Николая Павловича. Донесения М. Я. Фон Фока А. X. Бенкендорфу. 1826 г. // Русская старина. СПб., 1881. Октябрь. С. 327.

[6] Герцен A. H. Co6p. coч.: B 30 т. T. VI. M., 1955. C. l45; T. VII. M., 1956. C. 209, 224; Никитенко А. В. Дневник (1826— 1857). М., 1955. Т. I. С. 142—143; Мякотин В. А. Из истории русского общества. СПб. 1902. С. 258; Лемке М. Николаевские жандармы и литература. 1826—1855. СПб., 1909. С. 29—30; Пыпин А. Н. Характеристика литературных мнений от 20-х до 50-х гг. СПб., 1909. С. 121—129; Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии и русской культуре. М., 1889. С. 124—168.

[7] Остафьевский архив кн. Вяземских. СПб., 1913. Т. V. С. 161; Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1879. Т. II. С. 105.

[8] Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. С. 116.

[9] Ежегодные отчеты III Отделения и корпуса жандармов. Граф А. X. Бенкендорф о России в 1827— 1830 гг. // Красный архив. Т. 6 (37). М., 1929. С. 142.

[10] Толки и настроения умов в Санкт-Петербурге в 1826 г. // Русская старина. СПб., 1881. Ноябрь. С. 550.

[11] Ежегодные отчеты III Отделения и корпуса жандармов... С. 143, 146, 149, 152.

[12] Толки и настроения умов в Санкт-Петербурге в 1826 г. С. 557—558.

[13] Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. II. М., 1914. С. 217.

[14] Сватиков С. Г. Общественное движение (1700—1895). Ростов н/Д, 1905. С. 156.

[15] 3амалеев А. Ф., Матвеев Г. Е. От просветительской утопии к теории революционного действия. Ижевск, 1975. С. 26—27.

[16] Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. С. 132.

[17] Шильдер Н. К. Император Александр Первый: Его жизнь и царствование. Т. IV. СПб. 1905. С. 86—87.

[18] Ремизова Н. Г. Из истории осмысления опыта восстания декабристов (К постановке проблемы революции и реформ в 1826—1830 гг). Автореф. дис.... канд. ист. наук. Саратов, 1973.

[19] Гессен С. Декабристы перед судом истории. 1825—1925. М.; Л., 1925; Пиксано В. Н. Дворянская реакция на декабризм (1825—1827) // Звенья. М.; Л., 1933. С. 131—199; РО РПБ, ф. 849, д. 72, л. 8—14. — Шебунин А. Н. Кружки николаевской эпохи.

[20] Тургенев Н. И. Россия и русские. М., 1915. С. 302.

[21] Герцен А. И. Собр. соч. Т. VII. М., 1956. С. 200—208, 209—230; Т. VIII. М., 1956. С. 56.

[22] Вяземский П. А.. Записные книжки (1813—1848). М., 1963. С. 126—133; Греч Н. И. Тайное общество и 14 декабря 1825 г. в России. Лейпциг, 1874. С. 356—357; Лотман Ю. М. П. А. Вяземский и движение декабристов // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. 1960. Вып. 98. С. 130—136.

[23] Остафьевский архив кн. Вяземских. Т. V. С. 160.

[24] Декабрист М. С. Лунин. Сочинения и письма. С. 94—95.

[25] Восстание декабристов. Т. 17. М., 1980. С. 68.

[26] Письмо А. Н. Оленина дочери В. А. Олениной от 24 декабря 1825 г. // Русский архив. 1869 г. № 4. С. 731—735; Письма 1826—1830 гг. Ф. И. Тютчева дочери А. Ф. Тютчевой //Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. М., 1828; Переписка 1826—1830 гг. В. А. Жуковского с А. И. и С. И. Тургеневыми //Русская старина. 1901. Т. 106. С. 235—275; 1902. ТЛЮ. С. 47—119; Переписка Ф. С., А. С. и С. А. Хомяковых за 1825—1826 гг. // Русский архив. 1884. № 5. С. 221—225; 1893. №5. С. 119—128.

[27] Кутанов Н. (С. Н. Дурылин). Декабрист без декабря (П. А. Вяземский) // Декабристы и их время. Т. 2. М., 1932. С. 290.

[28] Беседы в Обществе любителей российской словесности. Вып. 2. СПб., 1868. С. 20.

[29] Порох М. В. Герцен о революционных традициях декабристов // Из истории общественного движения и общественной мысли в России. Вып. 2. Саратов, 1968. С. 47—48.

[30] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 11. М.; Л., 1949. С. 258; Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. II. С. 302—309; Каменский З. А. Московский кружок “любомудров”, М., 1980. С. 42—48.

[31] Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. С. 157; Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Т. II. Иркутск, 1980. С. 282.

[32] Записка М. Я. фон Фока А. X. Бенкендорфу “О донесениях Следственной комиссии” // Декабристы. Неизданные материалы и статьи / Под ред. Ю. Г. Оксмана. М., 1925. С. 40-48.

[33] Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. II. С. 200—201, 303.

[34] Пиксанов Н. Указ. соч. С. 140.

[35] Федосов И. А. Указ. соч. С. 31—119; Дьяков В. А. Указ. соч. С. 16—37, 86—98, 200—219.

[36] Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. 1 / Под ред. А. А. Шилова и Б. П. Козьмина. М., 1927.

[37] Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 801, оп. 64/5, 1832, св. 1, д.1; 1832, св. 2, д. 2; 1831—1837, оп. 2, св. 5, д. 1—10; 1839, св. 7, д. 13; ф. 970, оп. 1, д. 140; ф. 14414, оп. 1, д. 221, 233, 237, 248, 251, 258, 274, 356.

[38] Ежегодные отчеты III Отделения и корпуса жандармов... С. 149—150.

[39] Пантин И. К., Плимак Е. Г., Xорос В. Г. Указ. соч. С. 158—159.

[40] Герцен А. И. Собр. соч. Т. XI. М., 1961. С. 20.

[41] Там же. Т. II. М., 1954. С. 201—202.

[42] Козьмин Б. П. Из истории революционной мысли в России. М., 1961. С. 579—580; Володин А. И. Декабристские традиции и формирование социально-философских идей русской революционной демократии. М., 1976. С. 25, 34, 60; Блюм Р. Н. Поиски путей к свободе. Проблема революции в немарксистской общественной мысли XIX в. Таллинн, 1985. С. 118—120.

[43] Герцен А. И. Собр. соч. Т. VI. М., 1958. С. 417; Т. VII. С. 209; Т. VIII. С. 63.

[44] Там же. С. 323; Токвиль А. О демократии в Америке. М., 1897. С. 187.

[45] Герцен А. И. Полн. собр. соч. Т. V. Пг., 1919. С. 90—91, 398, 399.

[46] Володин А.И. В поисках революционной теории (А. И. Герцен). М., 1962. С. 17, 18; Степанов Н. II. Герцен и Чаадаев // Общественная мысль в России XIX в. Л., 1986. С. 91—107.

[47] Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. II. С. 302—309.

[48] Там же. С. 103.

[49] Вяземский П. А. Записные книжки (1813—1848). С. 155.

[50] Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. И. С. 109, 227.

[51] Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. Т. I. M., 1952. С. 458.

[52] Пушкин А. С. Дневники. Автобиографическая проза. С. 201—232; Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. II. С. 257—275; Каменский 3. А. Указ. соч. С. 44—46.

[53] Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Т. II. С. 68—90, 287.

[54] Сыроечковский Б. Е. Из истории движения декабристов. М., 1969. С. 333—344.

[55] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М., 1949. Т. XI. С. 14; Т. XVI. С. 261.

[56] Вяземский П. А. Записные книжки /1813—1848/. С. 65, 125

[57] Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Т. И. С. 68—90.

[58] Каменский З. А. Указ. соч. С. 40—45.

[59] Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. И. СПб., 1903. С. 18

[60] Анненков П. В. Общественные идеалы А. С. Пушкина // Вестник Европы. 1880. № 6; Якушкин В. Е. О Пушкине. М., 1899; Щеголев П. Е. Пушкин: Исследования и материалы. М.; Л., 1931; Оксман Ю. Г. А. С.Пушкин. Капитанская дочка. М., 1964; Вацуро В. Э., Пугачев В. В. Пушкин и общественно-литературное движение в период последекабристской реакции. Ситуация 1825—1837 гг. // Пушкин. Итоги и проблемы. М.; Л., 1966; Невелев Г. А. Истина сильнее царя. М., 1985. С. 160—162; Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы. М., 1979.

[61] Вяземский П. А. Полн. собр. соч. Т. I. СПб., 1878. С. 322—323.

[62] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. XI. С. 49.

[63] Шебунин А. Н. Указ. соч. Л. 6.

[64] Щеголев П. Е. Император Николай I и М. М. Сперанский в Верховном суде над декабристами // Николай I и декабристы: Очерки. Пг., 1919. С. 27.

[65] Там же.

[66] Ежегодные отчеты III Отделения и корпуса жандармов... С. 143. О том же свидетельствует большое количество писем и прошений на имя М. М. Сперанского с просьбами о помощи и благотворительности. См.: РО ГПБ, ф. 731, оп. 1, д. 562—567, 571.

[67] Щеголев П. Е. Император Николай I и М. М.Сперанский в Верховном суде над декабристами. С. 27.

[68] РО ГПБ, ф. 731, оп. 1, д. 124—129, 148—150, 282—298, 358—372.

[69] Сперанский М. М. Руководство к познанию законов. СПб., 1845. С. 50, 56, 123—124. См. также: Минаева Н. В. Указ. соч. С. 115—116.

[70] Иконников B. C. Граф Н. С. Мордвинов. СПб., 1873; Восстание декабристов. Т. XV. М., 1979. С. 228; Семенова А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982. С. 83—95.

[71] РГИА, ф. 1167, оп. 1, д. 194. Опубликовано в: Архив графов Мордвиновых. Т. 10. СПб., 1903. С. 155.

[72] Ежегодные отчеты III Отделения и корпуса жандармов... С. 145, 148.

[73] Там же. С. 153.

[74] Герцен А. И. Собр. соч. Т. VII. М., 1956. С. 201.

[75] Гессен С. Я. Декабристы перед судом истории (1825—1925). С. 199; Штрайх С. Я. Провокация среди декабристов. М., 1925. С. 87—94; Пиксанов Н. Указ.соч. С. 131—199; Кутанов Н. (С. Н. Дурылин). Указ. соч. С. 264—274; Лунин М. С. Сочинения, письма, документы. С. 120.

[76] Сочинения и письма П. Я. Чаадаева. Т. II. С. 216.

[77] Гордин Я. А. События и люди 14 декабря. Л., 1985; его же. Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 г. Л., 1989.

[78] РГИА, ф. 1167, оп. 1, д. 170; Бороздин А. К. Из писем и показаний декабристов. Критика современного состояния России и планы будущего устройства. СПб., 1906.

[79] Никитенко А. В. Указ. соч. Т. I. С. 174.

[80] Петербургское общество при восшествии на престол имп. Николая I по донесениям М. Я. Фока А. X. Бенкендорфу. Июль — сентябрь 1826 г. // Русская старина. СПб., 1881. Сентябрь. С. 175, 179.

[81] Государственные преступления в России в XIX в.: Сборник из официальных правительственных сообщений. Т. 1. Штуттгарт, 1903. С. 87.

[82] Тарле Е. В. Запад и Россия: Статьи и документы из истории XVIII—XX вв. Пг., 1918. С. 18.

[83] Шильдер Н. К. Император Николай I. Его жизнь и царствование. Т. II. С. 31—32.

[84] Сперанский М. М. Записки о Комитете 6-го декабря 1826 г. // Девятнадцатый век: Исторический сборник. Кн. 2. М., 1872. С. 158—174.

[85] Тарле Е. В. Запади Россия. С. 11.

[86] Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской и культуре. М., 1989. С. 138—139.

[87] Хомяков А.С. Сочинения в двух томах. -М.: Медиум, 1994. С.455

[88] Переписка А.С. Пушкина. Т.2. - М., 1984

[89] Герцен А.И. сочинения в 2-х т. т.2. - М.: Мысль, 1986. С.140

[90] Всемирная история. Энциклопедия. Том 6 / Под редакцией Н.А. Смирнова - Москва: Издательство социально-экономической литературы, 1959 - с.830