На наших глазах в «Конармии» безответный очкарик превращается в солдата. Но душа его все равно не принимает жестокий мир войны, ради каких бы светлых идеалов она ни велась. В новелле «Эскадронный Трунов» герой не дает убивать пленных поляков, но не может он убивать и в бою («После боя»). Акинфиев, бывший повозочный Ревтрибунала, говорит: «...виноватить я желаю кто в драке путается, а патронов в наган не залаживает… ты в атаку шел, — закричал мне вдруг Акинфиев, и судорога облетела его лицо, — ты шел и патронов не залаживал... где тому причина?» То, что не может понять Акинфиев, понятно читателю: Лютов пуще всего на свете боится убить человека и избегает всего, что может к этому привести. Хотя и сам может в любую минуту погибнуть. В трусости его никто не упрекнет, но и это раздражает бойцов: раздражает именно непонимание, почему он так поступает.
Собственно говоря, мне не удивительно такое непонимание: семьдесят процентов населения России в то время не имело маломальского образования, пребывало в духовной одичалости, так что таких психологических тонкостей и понимать не желало.
Герой Бабеля переживает нравственный разлад. Рождение нового человека идет болезненно и медленно. Лютов, разделяя цели революции и гражданской войны, не может принять методы, которыми они достигаются.
Вот минуты таких раздирающих душу героя переживаний: «Против луны... сидел я в очках, с чирьями на шее и забинтованными ногами. Смутными поэтическими мозгами переваривал я борьбу классов... я болен, мне, видно, конец пришел, и я устал жить в вашей Конармии...»
Но, однако, рядом конармейцы ведут бой во имя жизни, и на знамени их нарисована звезда и написано про Третий Интернационал («Смерть Долгушева»). Новелла эта — о смерти, посмеявшейся над жизнью Афоньки Биды. Истинный конармеец, он ежеминутно жертвует жизнью с веселостью бессмертного существа: «Обведенный нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида. — По малости чешем, — закричал он весело. — Что у вас тут за ярмарка?»
Нимб — явный знак бессмертия и святости, ярмарка — замкнутый в самом себе мир привычного веселья, ставшего своеобразным ритуалом. Афонька — тот самый Афонька, который в одной из следующих новелл «У святого Валента» в оскверненном костеле пытается «подобрать на органе марш», — воспринимается рассказчиком Лютовым в качестве святого какой-то новой веры. Еще Пушкин сказал, что «упоение в бою» — «бессмертья может быть залог». Если так, то упоение Афоньки вполне объяснимо.
Однако герой Бабеля не одинок: кучер Грищук, оказывается, тоже думает и чувствует так же, как Лютов. Жизнь для них обессмысливается, если смерть подстерегает человека повсюду: «Из-за могил выскочил польский разъезд и, вскинув винтовки, стал бить по нас. Грищук повернул. Тачанка его вопила всеми четырьми своими колесами. — Грищук! — крикнул я сквозь свист и ветер. — Баловство, — ответил он печально. — Пропадаем, — воскликнул я, охваченный гибельным восторгом, — пропадаем, отец! — Зачем бабы трудаются? — ответил он еще печальнее. — Зачем сватания, венчания, зачем кумы на свадьбах гуляют...»
Как видим, «гибельный восторг» Лютова — не совсем то же, что «упоение в бою». В итоге рассказа различное отношение к смерти навсегда развело героев по разным полюсам. «Сегодня я потерял Афоньку, первого моего друга», — горюет Лютов.
Характер Афоньки, по-моему, заслуживает внимания своей глубиной. Афонька — тип того нового человека, который жертвенно сгорел в пекле гражданской войны, а по идее, такие люди должны были остаться в живых и начать строить новую жизнь. В душе Афоньки была нравственная сила для будущего созидательного порыва. Помню, как он, по необходимости принимавший участие в убийстве пчел, сказал: «...лишенные хлеба, мы саблями добывали мед», то есть убийство для Афоньки не было самоцелью. При других обстоятельствах он бы, наверное, и мухи не обидел. «Нехай пчела потерпит. И для нее, небось, ковыряемся...» — рассуждает он далее. Вот эта вера в необходимость революции и войны, крови и смерти — для будущего всего живущего, искренняя, делает воистину бессмертными и Афоньку, и таких, как он, конармейцев.
Так тонко и вместе с тем естественно Исаак Эммануилович Бабель обозначил рождение нового типа людей в огне гражданской войны.
|
